Проза Чехова: проблемы интерпретации

К 1892 году относятся юмореска «Рыбья любовь» и рассказ «Страх». В «Рыбьей любви» - последнем произведении, написанном им для «Осколков», - Чехов в духе поэтики абсурда объясняет повальное распространение пессимизма: некий карась-пессимист, безнадежно влюбленный в дачницу Соню Мамочкину, по ошибке поцеловал одного молодого поэта, купавшегося в пруду. «Этот поцелуй имел самые гибельные последствия: карась заразил поэта пессимизмом». Зараза распространилась по редакциям, «и с того времени наши поэты стали писать мрачные, унылые стихи» (8, 53).

В рассказе «Страх» та же проблема истоков пессимистического мировосприятия рассматривается на ином материале и, что важнее, в совершенно ином эмоциональном освещении. Главному герою рассказа, помещику Силину, «страшна главным образом обыденщина, от которой никто из нас не может спрятаться» (8, 131). Логика, которая приводит его к болезненному страху перед жизнью, - это логика жизни рядового интеллигента, запутавшегося в проблемах семьи, видящего ложь человеческих отношений и не находящего выхода из этого «тесного круга лжи». Приятель, с которым герой рассказа делится своими семейными тайнами, не преминул воспользоваться этими сведениями, соблазнил жену Силина, герой же, узнав об этом, еще глубже погрузился в пессимистические размышления. Комическая по существу ситуация разрабатывается в рассказе серьезно, с авторским доверием к герою, чей монолог - один из вариантов «всех мучительных размышлений, на которых изнашиваются наши российские умы» (из письма Чехова к Л. А. Авиловой от 14 февраля 1904 г.).

В «Рыбьей любви» и «Страхе», написанных один за другим, пессимистическое мировосприятие получает различное - комическое и серьезное - освещение. Такая

158

амбивалентность подсказывает читателю и интерпретатору, что не решение «специального» - не осмеяние пессимизма и не оправдание его - занимало автора в этих рассказах. Всеобщей для Чехова была проблема обоснования и освещения самых различных концепций, идей и мнений. Соседство «Рыбьей любви» и «Страха», как и соседство «Рассказа старшего садовника» и двенадцатой главы «Трех годов» или «Случая из судебной практики», говорит не о релятивизме и не о неясности отношения автора к проблемам, которые он затрагивает, а об уверенном знании этого всеобщего, о последовательной разработке Чеховым общей темы своих произведений на различном «специальном» материале.

И еще пример ряда произведений, предлагающих амбивалентное освещение одной проблемы.

Мы видели, сколь мучительно раздумывал над проблемой «общей идеи» Николай Степанович, герой «Скучной истории». Автор, показав субъективную обусловленность и относительность выводов героя, дал в то же время почувствовать объективную важность этой проблемы.

А в повести «Дуэль» раздумья героя об «общей идее» служат лишь дополнительным ироническим штрихом к характеристике его неустойчивого сознания: «Он (Лаевский. - В.

К.)

обвинял себя в том, что у него нет идеалов и руководящей идеи в жизни, хотя смутно понимал теперь, что это значит» (7, 363). Штрих этот вполне согласуется с общей физиономией незадачливого героя «Дуэли», который постоянно стремился осмыслять и оправдывать свою жизнь при помощи стереотипных категорий, например сравнивая себя то и дело с «литературными типами».

Та же, по существу, ситуация имеет место и в сознании героя рассказа «Печенег» (1897) Жмухина. После «Мужиков», давших картины страшной дикости крестьянской жизни, Чехов создает рассказ о «диком поме-

159

щике», отставном казачьем офицере: до отупения забита его жена, а сыновья и вовсе одичали. Все изображение Жмухина рассчитано на недвусмысленную эмоциональную оценку, герой способен вызвать лишь отвращение. Но и это звероподобное существо берется в типичный для чеховского мира момент - при попытке сориентироваться в жизни, осознать ее ход и свое место в ней. Форма ориентации избирается героем также характерная: он испытывает потребность в некоторой «общей идее».

В отличие от «Скучной истории», в «Печенеге» описан один день из жизни героя, эпизод с заезжим гостем, который не мог прожить и суток в атмосфере жмухинского дома. Но «печенег» взят автором на том же жизненном этапе, что и профессор в «Скучной истории». Как и Николаю Степановичу, Жмухину «на старости лет», «ввиду близкой смерти», «чтобы не так страшно было умирать», «хотелось остановиться на какой-нибудь одной мысли, непохожей на другие, значительной, которая была бы руководством в жизни, и хотелось придумать для себя какие-нибудь правила» (9, 328-329).

Разумеется, выбор возможных «общих идей» для Жмухина крайне ограничен, и совсем по иным причинам, чем для высокоинтеллектуального героя «Скучной истории». Он, например, с неприязнью и одновременно с завистью думает о госте, оказавшемся убежденным вегетарианцем: «Имеет человек в жизни зацепку - и хорошо ему».

Тоска героев по жизненным ориентирам предельно индивидуализирована Чеховым в каждом из произведений, но «общая идея» Николая Степановича и искомая Жмухиным «зацепка в жизни», по существу, категории одного плана.