Проза Чехова: проблемы интерпретации

- Вы шутите, - сказал он, щуря глаза. - Таким господам, как вы и ваш помощник Никита, нет никакого дела до будущего, но можете быть уверены, милостивый государь, настанут лучшие времена!» (8, 96). Страсть к философствованию на общие темы, к провоцированию спора³, даже когда для спора нет основания (оба героя, как видим, строят надежды на будущее, хотя выражаются по-разному), еще усиливает общность между ними, хотя сами герои этой общности не видят. Особенно решительно отрицает ее Громов.

И у того и у другого героя упования на будущее - это форма самоутешения, бессильная хоть что-то изменить в действительности: «Ну ничего. Зато на том свете будет наш праздник. Я с того света буду являться сюда тенью и пугать этих гадин», - говорит Громов. По поводу таких надежд Рагин резонно замечает: «Это хорошо, что вы веруете. С такою верою можно жить припеваючи даже замуравленному в стене». Но сходной оценки заслуживает и философия самого Рагина.

191

Обоих героев ждет один конец. То, что предсказывает себе Громов: «... придут мужики и потащат мертвого за руки и за ноги в подвал» (8, 121), буквально сбывается по отношению к Рагину: «Пришли мужики, взяли его за руки и за ноги и отнесли в часовню» (8, 126).

Грустной авторской иронией окрашены эти настойчивые указания на сходство между героями (которые склонны абсолютизировать то, что их различает). Эти указания составляют существеннейшую часть авторской позиции в одной из самых печальных и мрачных чеховских повестей. Ибо объективный вывод из истории двух героев, которые совершенно разными путями (и здесь принцип индивидуализации проведен последовательно) пришли к одному концу: кем бы ни был каждый из них, какие бы философские принципы ни взял себе в руководство каждый из этих людей, если он хоть немного отличается от царящей пошлости, она неминуемо загонит его в тюрьму, на каторгу, в сумасшедший дом, бросит под кулаки Никиты.

В намерения автора входило вызвать у читателя это физическое ощущение обступивших его сил, враждебных естественным стремлениям человека, созданного «из теплой крови и нервов». И эти авторские намерения были почувствованы наиболее чуткими из первых читателей «Палаты № 6», написанной в пору самых безрадостных размышлений писателя в послесахалинские годы.

***

Рассказ «Черный монах» (1894) давно приобрел репутацию «загадочного». Нет в наследии Чехова другого произведения, интерпретаторы которого так расходились бы, давая прямо противоположные истолкования авторских симпатий и антипатий.

192

Те из исследователей, которые считают, что Чехов «разоблачает» магистра психологии Коврина и воспевает садовода Песоцкого, видят смысл рассказа в противопоставлении «ненастоящей философии» «настоящей практике»⁴, ложных «декадентско-романтических построений - подлинной красоте действительности»

 

, в развенчании «идеи неоправданного величия» «отступника от жизни» Коврина

 

. Их оппоненты видят в Коврине «гениального страдальца»

 

, говорят о «красоте ковринской мечты о служении человечеству», пишут о том, что в

Ков-рнне Чехов выразил «поиски высоких целей человеческой жизни»

 

, в Песоцких же осудил «делячество», «мизерность интересов»; смысл рассказа видится в столкновении «великих целей и идеалов» с «миром пошлости и ограниченности»

9

Споры вокруг «Черного монаха» не утихают, появляются все новые статьи, пополняются ряды сторонников той и другой точек зрения. Нет худа без добра. И «ковринисты» и «песоцкисты» в поисках аргументов все детальнее исследуют отражение в тексте повести литературной и идейной жизни эпохи, связи «Черного монаха» с русской и мировой литературой и философской мыслью: соотношения фантастики и символики в «Черном монахе» и в литературе символизма¹⁰, сопоставление сюжета

193

повести с мифом о Фаусте¹¹, с произведениями русской литературы, разрабатывающими сходный сюжет ¹², параллели между речами ковринского

фантома - черного монаха - и идеями Мережковского, Минского

 

, Шопенгауэра, Ницше

 

. Происхождение идей героя, формы, в которые вылились его галлюцинации, становятся таким образом наглядными.

Но самые скрупулезные изыскания комментаторского толка, самые, казалось бы, наглядные совпадения между текстом «Черного монаха» и внешними по отношению к нему источниками могут не приблизить ни на шаг к пониманию его подлинного смысла.

Ибо необоснованно стремление отыскать у Чехова решение предметно-ограниченных, «специальных» проблем, которыми поглощены его герои, и оправдание «специальных» позиции, которые они занимают.

«Черный монах» - история жизненного краха Коврина и его знакомых, а затем родственников Песоцких. О сходстве их судеб Коврин размышляет в конце рассказа: «В какие-нибудь два года столько разрушений в его жизни и в жизни близких» (8, 255).

Каждая сторона в этих «разрушениях» обвиняет другую. Коврин говорит Тане и Песоцкому, которые лечили его: «Я сходил с ума, у меня была мания величия,

194