Проза Чехова: проблемы интерпретации

Красота, естественно-антропологические начала, справедливость (в таких произведениях, как «Враги», «Дуэль») - вот критерий оценки дел и поступков, ориентиры на пути к «настоящей правде», которые Чехов вводит в свои рассказы и повести до сахалинской поездки; и после нее эти ориентиры будут присутствовать в самых трагических произведениях писателя.

«Палата № 6»: казалось бы, в этом мире, где символ действительности - тюрьма, утыканный гвоздями забор и сумасшедший дом, нет места ни одному светлому пятну - и вдруг в конце, в предсмертном видении Рагина, проносится «стадо оленей, необыкновенно красивых и грациозных».

«Скрипка Ротшильда»: тема скрипки, бессмертного искусства, объединяющего людей,

разделенных национальной враждой.

«Студент»: красота человеческой культуры, выраженная в предании об апостоле Петре.

Тема прекрасного сада в «Черном монахе»; лирический пейзаж, рассматриваемый Юлией на выставке («Три года»); возвращение несчастной Липы в весеннюю ночь, «среди непрерывных криков радости» («В овраге») ...

Красота во всех этих произведениях - существенное дополнение картины мира, необходимое условие правды, свидетельство высоты требований, которые Чехов предъявлял к изображению жизни.

Но с середины 90-х годов в произведениях Чехова появляются новые точки отсчета, которых не было в его прежних произведениях. Переход от эпохи «мысли и разума» к эпохе кануна революции оставил глубокий след в самом характере постановки Чеховым вопроса о настоящей правде.

Прежде всего критерии, ориентиры, с которыми соотносятся попытки героев «сориентироваться», «понять», теперь нередко имеют отчетливо социальную окраску.

222

Разумеется, Чехов никогда не обходил острых социальных тем, достаточно вспомнить такие его ранние рассказы, как «За яблочки» или «Барыня», - произведения, во многом связанные с традициями еще антикрепостнической литературы. Новое состояло в том, что социальная несправедливость, тяготы жизни масс, классовые противоречия капитализирующейся России стали для Чехова в 90-е годы мерилом правильности постановки вопросов, решаемых его героями, прочно связались с главной темой творчества. Было время, когда писатель с полемическим задором отстаивал важность учета красоты, разнообразия жизни для правильного понимания действительности и правдивого рассказа о ней. Теперь, в произведениях 90-х годов, он так же настойчиво вводит критерии, связанные с социальной жизнью.

В «Жене» вслед за «Дуэлью» говорится об условности, относительной истинности человеческих оценок, самые, казалось бы, непохожие друг на друга люди (Соболь и Асорин) признаются в непосильной для них сложности жизни. А читателю ни на минуту не дается забыть, что ссоры и метания героев происходят в годину «народного бедствия» (7, 487). Голод, сопровождающие его грабежи, убийства, расслоение деревни, отчаяние - все это переданные с экспрессией краткости и суровости точные социальные приметы «нелогичной», «непонятной» жизни.

В «Бабьем царстве», где, как мы видели, суть сюжета - переходы в настроениях и мыслях главной героини, этот процесс протекает на определенном фоне. Этот грозный и печальный фон - завод, производящий «впечатление ада» (8, 260). Постоянно Анна Акимовна возвращается в мыслях к тому, что люди, работающие на нее, «слепнут и глохнут», что «постепенно разрушается и падает миллионное дело и рабочие в бараках живут хуже арестантов», и метания героини оказываются связанными с факторами социальной действительности.

223

Показательны две редакции рассказа «Сапожник и нечистая сила». В этой рождественской истории, написанной Чеховым в 1888 году и переработанной для собрания сочинений в 1899, сапожник Федор Нилов, недовольный своим положением, мечтает, как потом будут мечтать Никитин, Яков Терехов, о «другой жизни». Конкретная форма представлений о другой жизни у Нилова, конечно, своя: «Как было бы хорошо, если бы богачи мало-помалу превратились в нищих, которым есть нечего, а бедный сапожник стал бы богачом и сам бы куражился над бедняком-сапожником накануне

Рождества» (7, 223). Во сне он получает возможность оказаться в положении богача, проверить свое решение. В жизни богачей оказалось столько неудобств и неприятностей, что в конце, проснувшись, «Федор уже не завидовал и не роптал на свою судьбу». Дальнейший текст концовки отличается в редакциях 1888 и 1899 годов.

В 1888 году рассказ говорил о том, что любое решение, видевшееся Федору, бессмысленно, неверно: всем одинаково хорошо и одинаково дурно, «не разберешь» (7, 559). В 1899 году Чехов отказывается от релятивного «не разберешь», концовка рассказа более определенна: всем одинаково дурно, всех ждет один конец.