Проза Чехова: проблемы интерпретации

В. А. Назаренко был, конечно, прав, доказывая в своей статье⁵, что не в осуждении «малых дел» смысл рассказа. К сожалению, сам он навязывал Чехову дидактические, нравоучительные намерения (по Назаренко, художник любит не Мисюсь, а Лиду, но во имя служения передовому искусству сознательно отказывается от личного счастья и выражает, тем самым, авторские представления о том, какой образ жизни должны вести художники и что следует им выражать в своих пейзажах). В итоге исследователь пришел к не менее произвольному толкованию рассказа, чем те «некоторые чеховеды», с которыми он хотел полемизировать. Призыв интерпретатора «искать смысл рассказа не в «букве» споров художника и Лиды», а в «реальности художественной ткани» оказался просто заклинанием.

Статья Назаренко вызвала тогда же по справедливости резкий и остроумный отпор со стороны В. В. Ермилова. Однако, убедительно показав несостоятельность назаренковской «методологии чтения наоборот», Ермилов не менее горячо выступил в защиту традиционной интерпретации рассказа. Он писал о «разоблачении Чеховым теории «малых дел», о «новизне в раздумьях Чехова, вложенных в уста художника»⁶.

Не прав был В. А. Назаренко, когда он называл «ходячей» и «заурядной» формулу спора между художником и Лидой Волчаниновой, но столь же не прав был и его оппонент, когда он говорил о «новизне» спора и предлагал видеть в нем чеховское решение проблемы «малых дел».

Выше мы говорили о двоякой авторской установке при изображении споров в чеховских произведениях. Споры и мнения лишаются абсолютного смысла, превраща-

231

ются в средство характеристики сознания и психологии героев; но в художественный расчет Чехова входило показать, что в этих спорах затрагивались важные, нередко мирового и эпохального значения проблемы, и аргументация спорящих должна была быть серьезной, страстной, соответствующей вере героя в важность обсуждаемых вопросов. Необходимого эффекта Чехов добивался, наделяя таких героев соображениями и утверждениями, которые в быту могли принадлежать ему самому или кому-либо из его замечательных собеседников-адресатов, а также встречались в журнальных статьях и громких публичных выступлениях. При создании монологов таких героев Чехов прибегает к искусству стилизации.

«Дом с мезонином» был написан в 1896 году, а в 1891-1892 годах, во время разразившегося голода, появились замечательные статьи Л. Н. Толстого, в том числе статья «О голоде». Чеховский художник почти буквально повторяет содержание и форму толстовских мыслей в этой статье.

Слова художника о страшных условиях, в которых живут «все эти Анны, Мавры, Пелагеи» («миллиарды людей живут хуже животных ...»), соответствуют словам Толстого, с необычайной смелостью писавшего о неизбежности голода при тех условиях, в которых живет народ, «при тех податях, при том малоземелье, при той заброшенности и одичании, в котором его держат» (29, 104, 106). Художник говорит о «цепи великой», которой «народ опутан»; Толстой пишет о «струне», которая «слишком натянута» (29, 107).

Говоря о ненужности и лживости попыток администрации и земства помочь народу посредством благотворительности «малых дел», Толстой писал: «Люди эти уверяют себя и других, что они очень озабочены народом и любят его. Но это все неправда. Зачем обманывать себя? Народ нужен нам только как орудие. И выгоды наши всегда диаметрально противо-

232

положны выгодам народа» (29, 107, 108). Этому вторят слова художника: «Вы приходите к ним на помощь с больницами и школами, но этим не освобождаете их от пут, а, напротив, еще больше порабощаете за мушки и книжки они должны платить земству и, значит, сильнее гнуть спину» (9, 184). В этом месте спор художника и Лиды также сильно напоминает спор о том, полезны или вредны школы для русской деревни, который ведут в «Анне Карениной» (часть третья, гл. XXVIII) Свияжский и Константин Левин.

О том, что лучше ничего не делать, чем обманываться ложью «малых дел», говорят и Толстой, и художник Чехова. «Когда ничего не предпринимается, то ложь, оставаясь ложью, не особенно вредна» (29, 109). «-Да. По моему мнению, медицинский пункт в Малоземове вовсе не нужен... - Что же нужно? Пейзажи? - И пейзажи не нужны. Ничего там не нужно. Ничего не нужно, пусть земля провалится в тартарары!» (9, 183, 187).

Положительная программа художника также копирует толстовскую, разделяя присущие ей утопические иллюзии. Толстой надеялся, что каждый представитель господствующего класса скажет себе: «Совесть моя говорит мне, что я виноват перед народом, что постигшая его беда отчасти от меня и что потому мне нельзя продолжать жить, как я жил, а надо изменить свою жизнь, как можно ближе сблизиться с народом и служить ему» (29, 110, III). И художник мечтает о том, чтобы «все мы, городские и деревенские жители, все без исключения, согласились поделить между собою труд .» (9, 185). Все эти сопоставления⁷ показывают, что ни о каком

233