Проза Чехова: проблемы интерпретации

Как всегда у Чехова, такую функцию выполняет прежде всего мотив красоты, присутствующей в мире. В описании спящего под луной села («Человек в футляре») трижды повторенное слово «тихий», «тихо»; нагнетание слов «кротка, печальна, прекрасна ... ласково и с умилением ... все благополучно» - все это уводит от безобразия жизни в сферу гармонии, угадываемой в природе, ее красоте. И особую тональность приобретает все дальнейшее повествование после такой, например, фразы в начале «Крыжовника»: «Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалось кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна» (10, 55).

249

Тихая, не замечаемая обычно красота, навевающая мечту о том, что «зла уже нет на земле н все благополучно», упоминание о том, «как велика, как прекрасна эта страна», - все это не только, подобно камертону, дает тональность сюжету, но и действует на читателя непосредственно, помимо сюжета, указывает на необходимые, с точки зрения автора, признаки нормы, отсутствующей в делах и представлениях героев.

Нередко расплывчатость представлений героев Чехова о «норме» объясняют расплывчатостью представлений самого автора, будто бы намеревавшегося изобразить

норму, но не справившегося с этим. Между тем ближайшее объяснение неясности мечтаний чеховских героев - их рыхлый ум, рыхлая воля и еще десятки зависящих и не зависящих от них обстоятельств, на которые каждый раз точно указывает автор.

Сводить уроки Чехова к таким действительно расплывчатым мечтаниям (и говорить при этом о неудачах и полуудачах писателя) - значит обеднять содержание, недооценивать художественную и общественную значимость тех действительных обобщений, к которым твердо и бесстрашно ведет своего читателя Чехов. Писатель обнаруживал болезнь - надежду на иллюзию, подчинение иллюзии - там, где этого не подозревали его современники. И такая беспрецедентная в русской литературе трезвость могла лишь придать силы действительно способным к борьбе за норму - норму, верой в которую и непрекращающимися исканиями которой проникнуты все чеховские произведения.

250

¹«Литературное наследство», т. 68. М., 1960, с. 670-671.

²«Литературное наследство», т. 68, с. 666.

³См.: Гендеко В. А. Чехов и Ив. Бунин. М., 1976, с. 252-255.

⁴Ю. А. Филипьев с позиций теории информации анализирует те элементы, которые в произведениях Чехова выполняют «настраивающе-мобилизующую функцию, заражая читателей «мажорной симфонией» поэтической уверенности в жизни» ( Филипьев Ю. А. Сигналы эстетической информации. М., 1971, с. 82-89).

Две оппозиции в «Даме с собачкой»

«Они чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих» (10,143).

Авторы многочисленных работ о «Даме с собачкой», читатели рассказа справедливо видят в этих словах из

250

заключительной его главки итог развития всего сюжета произведения. Но как «изменила»? И в чем? Здесь уже начинаются расхождения.

То главное и новое, чем обогатились представления изменившихся героев, по-разному видится разными интерпретаторами. «Даму с собачкой» часто сопоставляют с «Анной Карениной» Л. Толстого, с «Солнечным ударом» Бунина, со сходными по сюжету рассказами Куприна, А. Толстого¹, но и при этом акценты расставляются различные, в зависимости от того, в чем интерпретатор видит главную тему чеховского рассказа, его основной итог.

Если начать с перемены, происшедшей с героями рассказа, то нельзя не видеть, что финал истории Гурова и дамы с собачкой принадлежит к одной из разновидностей сюжетных развязок, которые Чехов использовал в своем творчестве и постепенно совершенствовал в ряде произведений. Внешне эта разновидность напоминает «развязку-возрождение», «развязку-воскресение», уже знакомые русской литературе по произведениям Толстого и Достоевского. Но современные Чехову критики, которые судили о финалах «Дуэли», «Жены», «Дамы с собачкой» по канонам «развязок-воскресений», не видели, что эта разновидность чеховских финалов в корне отличается от «развязок-воскресений», ибо она закономерно связана прежде всего с особым типом художественного мышления, воплотившимся в чеховском мире.

То общее, что действительно объединяет Чехова с авторами произведений с «развязками-воскресениями», - это сложность решаемых в таких произведениях задач.

251

Каждый раз писатель берет персонажей по-своему «безнадежных», «закоренелых» в том или ином образе мыслей или образе поведения, а в конце ведет их к отказу от этого стереотипа.