Проза Чехова: проблемы интерпретации

Вторая оппозиция («кончаться-начинаться») связана с тем стереотипом, отказ от которого изображается в данной конкретной истории. И обе контрастные пары тесно связываются с самого начала произведения, проходят, варьируясь, подобно музыкальным темам, через весь текст, чтобы прозвучать в финале.

С самого начала на роман между Гуровым и дамой с собачкой, как читатель быстро узнает, накладывает отпечаток тот «опыт многократный», который Гуров приобрел в прошлых своих романах. Этот опыт определил систему представлений Гурова о всех сходных случаях, которых, он уверен, в его жизни будет много («Каких только не бывает в жизни встреч!»).

Центральный пункт в этой системе представлений: все эти романы рано или поздно кончаются (чтобы на смену им пришли новые). Первая половина рассказа, «ялтинские» и «московские» главы, строятся таким образом, чтобы, с одной стороны, обозначить суть этого стереотипа и, с другой стороны, показать, что все поначалу развивается в полном соответствии с ним. Как только

257

нынешний роман соотносится с прошлым, постепенно разворачивается цепочка «казалось» и параллельно такая же цепочка слов и оборотов, обозначающих «конец».

«Ему казалось, что он достаточно научен горьким опытом.» - так вводится рассказ о прошлых победах Гурова. «Всякое сближение», согласно этому опыту, «в

начале» приятно, но «в конце концов»

становилось тягостным. Однако затем приходили новые встречи, опыт легко забывался,

и «все

казалось

так просто и забавно». Темы «казалось» и «конец» доминируют и варьируются в первой половине рассказа. Само протекание всякого из прежних романов - это также своего рода игра в «казалось», условия которой принимают обе стороны. «Всякое сближение» всегда

«представляется

милым и легким приключением», Гуров (узнаем мы позже) «всегда казался

женщинам не тем, кем был», и, когда очередной роман кончался, женщины порой

становились ему ненавистны, «и кружева на их белье

казались

ему тогда похожими на чешую».

Если речь идет о нарушении правил в такой игре одной из сторон, например, о попытке отнестись к «любви», «страсти» всерьез, а не как к игре, в упоминаниях об этом (а весь рассказ ведется с точки зрения Гурова) немедленно появляются слова «как будто», «точно». Они призваны обозначить нежелание Гурова признавать эти явные, с его точки зрения, нарушения правил игры. Например, сообщается, что некоторые женщины любили Гурова «без искренности, с излишними разговорами, манерно, с истерикой, с таким выражением, как будто то была не любовь, не страсть, а что-то более значительное». И это выступает как дополнительная тема, сопровождающая главную.

Роман с Анной Сергеевной обещает Гурову развитие «по правилам». Сближение с дамой с собачкой происходит быстро и при явных признаках согласия с ее стороны («говорят с ней только с одной тайною целью, о ко- 258

торой она не может не догадываться ...»; «Пойдемте к вам ...» - проговорил он тихо. И оба пошли быстро»). То, что затем другая сторона ведет себя «странно и некстати», ему представляется тоже в общем известным и досадным отклонением от правил игры: «Анна Сергеевна, эта «дама с собачкой», к тому, что произошло, отнеслась как-то особенно, очень серьезно, точно к своему падению. она задумалась в унылой позе, точно грешница на старинной картине. Ты точно оправдываешься. если бы не слезы на глазах, то можно было бы подумать, что она шутит или играет роль». Но в целом, очевидно, ялтинский роман протекал не нарушая стереотипа, тема «казалось» и «кончится» создает фон, и особенно звучание ее усиливается в описании прощания и затем первых дней Гурова в Москве. «Казалось» и «конец» на этой странице буквально нагнетаются:

«Мы навсегда прощаемся»; «точно все сговорились нарочно, чтобы прекратить поскорее это сладкое забытье, это безумие»; «И он думал о том, что вот в его жизни было еще одно похождение или приключение, и оно тоже уже кончилось

...»; «ведь эта молодая женщина, с которой он больше уже никогда

не увидится, не была с ним счастлива. очевидно, он казался

ей не тем, чем был на самом деле»; «Пройдет какой-нибудь месяц, и Анна Сергеевна, казалось

ему, покроется в памяти туманом и только изредка будет сниться с трогательной улыбкой, как снились другие».

Итак, первая фаза истории останавливается на идее, принадлежащей Гурову: ему казалось, что всё, как обычно, кончилось.

Но далее начинается новая фаза: воспоминания о «даме с собачкой» неотступно преследуют его в Москве. Поначалу это мысли в привычном обрамлении: «она казалась красивее, моложе, нежнее, чем была; и сам он казался

себе лучше, чем был тогда, в Ялте».

259

Но когда Гуров впервые за несколько месяцев увидел Анну Сергеевну в толпе зрителей провинциального театра, «то сердце у него сжалось, и он понял ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе, дороже и важнее человека. . .». Как напоминание о прежней мелодии мелькает еще несколько раз «казалось» (муж, «казалось, постоянно кланялся»; «