Проза Чехова: проблемы интерпретации

казалось,

что из всех лож смотрят»). Но уже явственно и неотвратимо прозвучала впервые контрастная по отношению ко всем прежним «казалось» фраза «и он понял ясно». Отсюда начнется для Гурова отсчет новой его жизни, нового к ней отношения.

И тут же, в этом композиционном центре рассказа, звучит и другое контрастное

противопоставление: «И в эту минуту он вдруг вспомнил, как тогда вечером на станции,

проводив Анну Сергеевну, говорил себе, что все кончилось и они уже никогда не

увидятся. Но как еще

далеко

было

до конца!»

В этом центральном фрагменте возникают оппозиции главным темам первой половины рассказа, и далее они будут звучать вместе, неразрывно. (Глава о встрече в театре заканчивается абзацем, в котором еще раз слышится мотив только что возникшей темы, темы перехода героя от «кажимостей» к очевидностям: «Она все оглядывалась на него, и по глазам ее было видно, что она в самом деле не была счастлива».)

В последней главе - сложное взаимодействие главных тем рассказа. Уверенно звучит новая оппозиционная пара, пока просто отрицающая прежнее «казалось, кончится»: «Для него было очевидно, что эта их любовь кончится еще нескоро, неизвестно когда». Дважды мелькает как напоминание о прежнем строе мышления Гурова: «И ему

показалось

странным, что он так постарел за последние годы, так подурнел»; «он всегда казался

женщинам...». Но здесь этот строй мыслей введен лишь для контраста не кажущемуся, а подлинному, ведь «только

260

теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил как следует, по-настоящему - перв ый раз в жизни». Гурова, для которого прежде было естественным только чувство превосходства над «низшей расой», эта первая в его жизни настоящая любовь заставляет отказаться от самопоглощенности, и Чехов так подчеркивает единство мыслей двух влюбленных: «... им казалось,

что сама судьба предназначила их друг для друга.» Здесь кажущееся двоим уже выглядит как очевидность.

И наконец, читатель подходит к последней фразе рассказа. Даже в богатой музыкальностью² прозе Чехова эта последняя фраза «Дамы с собачкой» кажется редким чудом гармонии. Проведя через все произведение контрастные темы, смысл и звучание которых обогатились множеством новых оттенков, Чехов связал две оппозиции в конце, связал неразрывно и гармонично.

«И казалось, что еще немного - и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что

до конца

еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается».

«Казалось, (легко) кончится» - «оказалось, начинается (самое трудное)». Так писатель

подводит итог происшедшей с его героем перемены. Вопреки прежнему стереотипу, согласно которому герою виделась лишь перспектива ряда сменяющих один другой романов, Гуров обрел единственную любовь и чувствует, что только она является настоящей. В этом суть перехода от прежнего Гурова к Гурову новому, и в этом же источник «сложного и трудного», но это будут сложности вот такой «этой их любви». Единственная любовь оказывается не менее,

261

а более сложна, чем прежнее множество «похождений или приключений».

Стоит сказать о возможности неточной интерпретации последней фразы рассказа. Можно подумать, что здесь ставится под сомнение надежда героев, что «начнется новая, прекрасная жизнь». Это не так: если «решение будет найдено», непременно начнется «новая, прекрасная жизнь». Оттенок сомнения вызван другой надеждой-иллюзией героев: «казалось, что еще немного - и решение будет найдено». Это, действительно, может только казаться, с непреложностью ясно иное - «что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное только еще начинается».

Переход от «казалось, кончится» к «оказалось, начинается» составляет суть изменения в сознании героя рассказа. Но сам по себе этот переход еще не содержит ответа, почему мог произойти такой отказ от стереотипа, который, казалось бы, столь прочно вошел в сознание Гурова, определял его поведение и только подкреплялся с каждым новым «похождением или приключением», да и этот ялтинский роман развивался в целом в соответствии со стереотипом.

В самом деле, почему «приключение» именно с дамой с собачкой могло привести столь закоренелого циника к единственной и настоящей любви, остается одной из тех загадок, которые и заставляют говорить про любовь, что «тайна сия велика есть» и «причины неизвестны». Чехов не ставит задачей доказать, что тайны нет.

Он пишет о тайне в любви. Но это не тайна неподвластности вечных чувств смертному человеку, как у Тургенева («Ася»). Не тайна любви-ненависти, как у Достоевского («Идиот»). Не тайна роковой внезапности и неотвратимости любви, как у Бунина («Солнечный удар»). Любовь - тайна для героев Чехова, потому что нет общих решений и каждый случай любви уникален, единичен, потому что, как скажет позже Маша в «Трех сест-

262