Проза Ивана Сидорова

Далее все происходит разом.
Красавица лезет под койку, как Жучка в реку,
благоухая, как обещанье рая.
Пьяница смотрит круглым золотым глазом
и, голыми лапами быстро перебирая,
бежит от нее половицей, теряя разум,
сиплым горлом прокрикивая «кукарéку».

«Куд-куда», не отстает вторая.

Крылья мешают, как не свое пальто,

голос пропал, вместо него икота.
Пьяница думает: што-то со мной не то.
Думает: вроде я превратился в што-то.

Женщина машет руками,

огромными в тесноте.
Обе курицы под ногами
мечутся в темноте,

цыпа-цыпам не внемлют, бегут, как звери,

с диким кокотом проскочили к двери —
и сугробами через двор,
на сарайчик – и за забор.

Тишина. Под носом и очень близко

снег с частицами черного и рябого,
почему-то понятными, как записка.

Перьев мало, глядятся они убого

и к тому же
отвратительно рыжего цвета они, подруга.

А она на него глядит, как жена на мужа

В час какого-нибудь решительного недуга.

Ничего, говорит, отсидимся в сенцах у этих,

ты подумай о Балашихе и малых детях.

Обойдется оно, Алеша,

я видала расклад поплоше.

Но расклад поплоше ловится на живца.

И едва мужик, подпрыгивая с непривычки,
по холодному добирается до крыльца —
дверь открыта,
и оба опера,
розовые с лица,
говорят: «Документики предъявите, птички!»

И берут обоих за трепетные крыла.

Тут еще по рации бла-бла-бла,
что нашли пистолет в газете.
Дом пустой, говорят, если девочка и жила,
то вот эти и есть в ответе.
Про красотку ни слова, похоже, тоже ушла.

…вот оформляют изъятие, суют беглецов в перевозку,

едут по пряничным улицам, кажется, около двух —
солнца почти не осталась, худая полоска.
«Как же ты в камере будешь – ты же, Алеша, петух»,—

плачет курица, плачет черная,

догадалась сама, наверное.

VII

И сказал полковник: «Живая плоть!
Вы попрятались в пух и перья.
Только нам таких не впервой колоть,
невзирая на суеверья.

У меня в районе раскрытых дел

до сих пор процент запредельный.
Да на этой лавке упырь сидел,
а потом пошел по расстрельной.

А сейчас как раз у нас из Москвы

главный спец по таким, как вы».

И потом молчал, нелегко вздохнув

и в упор на героя глядя,
так что тот в подкрылья упрятал клюв,
от испуга на лавку гадя:

никогда он не был особо смел,

человек домашнего свойства,
а когда дошло до расстрельных дел,
заиграло в нем беспокойство,

и представил он, как бежит-течет

кровь рудая на мелкий щебень,
и еще чего-то, о чем не в счет,
и померк его гордый гребень.

А взглянув на курицу-чернеца,

и подавно он спал с лица.