Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

По-видимому, прямо с этих первых слов Гинзбург обращается к двум аудиториям: своим сверстникам-формалистам и тем читателям 1980‐х годов, которые живо интересовались обстановкой 20‐х годов ХХ века[515]. Читатель должен опереться на свой багаж познаний о культуре и искусстве, дабы уловить иронию судьбы – оказывается, учителями формалистов были те самые ученые, чьи методы позднее были отвергнуты формалистами. Далее в записи лаконично, занимательно и неформально рассматриваются методы и этика науки о литературе. Тынянов говорит, что Венгеров ждал от своих студентов более высокого уровня исследовательской работы, читательской эрудиции и знания материала, чем формалисты – от своих.

Первые несколько страниц «Человека за письменным столом» косвенно знакомят читателя с автором, чей интеллект был сформирован годами, проведенными в Институте; это серия записей о формалистах (как об ученых, писателях и колоритных личностях). Гинзбург отбирает те записи, где главным героем является Шкловский, вдохновлявший ее на написание прозы больше, чем другие учителя. В оригиналах записных книжек более заметное место отведено Тынянову, который сильнее повлиял на ее научную деятельность. Только на шестой странице книги обнаруживаешь запись другого типа – остроумное высказывание без указания автора – запись, не имеющую явного отношения к конкретным современникам[516]. За ней следуют две похожие записи – остроумные фразы с психологическими наблюдениями, почерпнутыми Гинзбург из своей жизни: «Икс из тех, кто, сняв с человека голову, интересуется потом, не растрепался ли у него при этом пробор» и «Как странно, что мы с вами так редко встречаемся и так часто расстаемся. (Из письма)»[517]. Созвездия записей о какой-то отдельной фигуре встречаются не так часто, как в подборке из «Нового мира». Вместе с тем хронологическая последовательность чаще служит упорядочивающим принципом – возможно, потому, что публикация охватывала несколько десятилетий, а книга – много. В «Человеке за письменным столом» границы временных интервалов образуют что-то наподобие глав. Эти главы асимметричны (между 1926‐м и 1936‐м – всего один или два года, а затем, начиная с 1950‐х годов, каждая глава охватывает два десятилетия), что создает особый эффект – первые десятилетия подаются как более важные в историческом и личном отношении[518]. (1940‐е годы представлены только «Записками блокадного человека», а не записями обычных для Гинзбург типов.) Следует отметить, что, располагая записи внутри той или иной главы, Гинзбург никогда не следует строгой хронологической последовательности. А еще – обычно по каким-то четким мотивам – помещает определенные фрагменты в главы, не соответствующие годам их написания[519].

Давайте рассмотрим в «Человеке за письменным столом» последовательность из четырех записей, герой которых – Виктор Шкловский, и проанализируем результаты сочетания записей, практикуемого Гинзбург. Ни одна из записей не снабжена конкретной датой, но помещены они в главу «1925–1926».

Шкловский вошел в дирекцию 3-й Госкинофабрики. Уверяют, что он телеграфировал Тынянову: «Все пишите сценарии. Если нужны деньги – вышлю. Приезжай немедленно» – и что Ю. Н. телеграфно ответил: «Деньги нужны всегда. Почему приезжать немедленно – не понял».

«Моя специальность – не понимать», – говорит Шкловский.

Шкловский говорит, что все его способности к несчастной любви ушли на героиню «Zoo» и что с тех пор он может любить только счастливо.

Про «Zoo» он говорил, что в первом (берлинском) издании эта книга была такая влюбленная, что ее, не обжигаясь, нельзя было держать в руках.

Совершенно неверно, что Шкловский – веселый человек (как думают многие); Шкловский – грустный человек. Когда я для окончательного разрешения сомнений спросила его об этом, он дал мне честное слово, что грустный[520].