Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

В воздействии на читателя этих четырех разных анекдотов из жизни есть нечто единообразное: в каждом содержатся спрессованные и «законченные» высказывания, сообщаемые читателю (из первых или вторых рук). Краткие высказывания оказывают юмористический эффект – такой, как неожиданные последствия телеграммы Шкловского (для телеграммы лаконичность – непременно необходимое свойство), – становясь почти афористичными. И – абсолютно так, как Тынянов выдергивает из контекста вторую фразу телеграммы Шкловского, отвечая на конкретный вопрос о деньгах на проезд до Москвы обобщением «Деньги нужны всегда», – остальные отрывки также вырваны из изначального контекста, места и времени. Как заметила бы Барбара Херннстейн Смит, это вырывание из контекста – процедура, превращающая записи в литературу: записи – «скорее описания или изображения естественной речи, чем ее подлинные примеры»[521]. Мы обнаруживаем, что отрывки Гинзбург – этакие моментальные снимки, фиксирующие состояние Шкловского, а писались они с прицелом на задачу историка – задачу проиллюстрировать загадочный характер Шкловского и связь этого характера с образом автора в его произведениях.

В действительности четыре соположенные записи о Шкловском взяты из двух разных записных книжек и охватывают период длиной два года – 1925–1927 годы[522]. Вторая из напечатанных в книге записей («Моя специальность – не понимать») была сделана на той же странице, где находится отрывок (который Гинзбург не стала публиковать) о разрыве Шкловского со «старым ОПОЯЗом», особенно с Тыняновым и Эйхенбаумом[523]. В изначальном окружении эта запись, видимо, характеризует научный метод Шкловского, его упрямство, то, чем он отличался от других формалистов. Но теперь, в опубликованной версии, анекдот как бы комментирует (благодаря тому, как Гинзбург сополагает записи) саркастический (заканчивающийся словами «не понял») ответ Тынянова на телеграмму. Более того, Гинзбург соединила два абзаца о «Zoo», уменьшив их значение как «законченных» миниатюр и превратив в более красноречивое описание отношения Шкловского к «Zoo», а также его переменчивого характера. Четвертая запись в оригинале – то есть в рукописной записной книжке – следует за отрывком, который я анализировала в этой главе, – отрывком, где Брик рассказывает Гинзбург о разочарованном читателе «Третьей фабрики»[524]. Перенося на другое место запись о том, как Шкловский дал честное слово, что он, подобно образу автора в его книгах, грустный человек (это честное слово никоим образом не разрешает проблему), Гинзбург тем самым изымает это высказывание Шкловского из контекста полемики о «литературе факта» с Бриком. Вместе с тем, публикуя эту запись по соседству с упоминаниями о «Zoo» Шкловского, она сохраняет отголосок этого контекста – сравнения Шкловского в жизни со Шкловским из его автобиографических романов. Сходным образом, чтобы пролить свет на другие, но тоже намеренно выстроенные структуры, можно было бы проанализировать и другие способы группирования записей – те, когда Гинзбург предпочитает разнообразие и несовместимость.

Точно так же, как, исходя из отбора записей, мы обнаруживаем изменения жанровых установок, отличающие журнальную публикацию Гинзбург 1982 года от ее книги 1989 года, мы обнаруживаем, как меняется жанровая маркированность. Например, в своих первых публикациях, а также в таких книгах, как «Литература в поисках реальности» (1987), она использует термин «записи», отсылающий к Вяземскому (к его «Записным книжкам»), а возможно, и к документальной прозе Александра Герцена (по ассоциации со словом «записки»)[525]. В «Человеке за письменным столом» Гинзбург классифицирует некоторые из своих фрагментов по-новому – в качестве «эссе». Тем самым она подспудно вносит исправления и проводит открытую параллель с французской традицией, с жанром, который прославил Монтень[526].