Проза Лидии Гинзбург. Реальность в поисках литературы

В 1999 году в переводе Джейн Гэри Харрис в составе антологии Russian Women Writers увидела свет первая подборка записей Гинзбург на английском языке[543]. Озаглавленная «From the Journals» («Из дневников» (англ.)), эта подборка (в антологии ей предпослана статья о жизни и творчестве Гинзбург), впервые знакомящая читателя с Гинзбург, – попытка приобщить к миру записных книжек Гинзбург новую аудиторию, отбирая при этом записи, которые будут понятны массовому читателю; записи эти дополнены заглавиями, придуманными составителем, и расположены в хронологической последовательности. В том же году экстравагантный издатель Захаров, человек, не принадлежащий к кругу друзей Гинзбург (они смотрят на него с подозрением), подготовил совершенно иное издание – «Записные книжки: новое собрание»[544]. Он утверждает, что представляет читателю самые легкие для понимания записи, «тексты, не требующие специальных знаний». Захаров предпочитает не следовать принципам упорядочивания и разделам, выстроенным Гинзбург; он лишает ее эссе названий и включает в книгу не эссе целиком, а только выдержки из них. «Записки блокадного человека» напечатаны среди записей 1940‐х годов. На суперобложке он представляет Гинзбург читателю как свидетельницу советской истории и в каком-то смысле подкрепляет статус ее творчества как исторического документа, группируя записи в последовательном порядке. Между тем в аннотации на обложке проза Гинзбург подается как что-то сенсационное: утверждается, что это «страшная книга», которая «покруче любого романа». Издание Захарова, которое Кирилл Кобрин справедливо называет «чудовищным по принципам и исполнению» из‐за вольного отношения к текстам Гинзбург[545], все же демонстрирует, как можно вписать ее отрывки в странные и произвольные форматы.

Кобрин – писатель, критик и журналист, который начал писать и публиковаться в период распада СССР, – пишет, что его личные ощущения от 1990‐х годов были «обрамлены» книгами Гинзбург[546]. Однако тогда в публикациях текстов Гинзбург наступило затишье. В 2002 году, спустя сто лет после ее рождения, издательская деятельность заметно оживилась – вышел самый объемистый на данный момент том «Записные книжки. Воспоминания. Эссе», где под одной обложкой собраны все ее ранее опубликованные записи, эссе, повествования и воспоминания[547]. В этом издании соблюден конструктивный принцип Гинзбург – главы «Человека за письменным столом» и «Претворения опыта» оставлены в неприкосновенности, хотя в книгу также включены без изменений посмертные журнальные публикации Гинзбург, выстроенные по другим принципам[548]. В том же году для публикации в «Звезде» были сделаны новые извлечения из записных книжек 1925–1934 годов: Кушнер отобрал записи и написал к ним вступительную статью. Он вновь попытался более-менее воспроизвести ту последовательность записей, которая существует в первоисточнике – в записных книжках. Вернувшись к записным книжкам – и нарушив прежние принципы отбора, причем не только принципы Гинзбург, но и собственные, – Кушнер оправдывает свое решение, замечая: «Разумеется, это, так сказать, остатки пирога, но воспользуюсь поговоркой „остатки сладки“». Он указывает на «опасность при извлечении пропущенных самим автором записей нарушить общую ткань, разбавить крепкий текст вещами менее содержательными, проходными». Но он находит прецедент в прошлом, когда он и другие друзья Гинзбург, помогавшие ей в 1960–1980‐е годы перепечатывать записи на пишущей машинке, оказывали своими советами влияние на отбор записей[549].

Те, кто называет прозу Гинзбург романом или единым произведением, во многих отношениях подхватывают высказывания самой Гинзбург[550]. Она долгое время лелеяла идеал – задачу создать «одно» произведение, «разговор о жизни»[551]. В предисловии к книге «Литература в поисках реальности» она утверждает, что первый раздел, с теоретическими статьями, и второй, составленный из эссе и мемуаров, связаны между собой: «Между жанрами обеих частей я не ощущаю непроходимого разрыва. Все это для меня разновидности прозы»[552]. Однако сравнения с романом не вяжутся с противоположной, более распространенной склонностью считать записные книжки Гинзбург дневниками. Даже исследователи Гинзбург, например Станислав Савицкий, порой называют прозу Гинзбург «дневниками»[553]; но чаще слово «дневники» используется авторами, которые пишут об истории советской литературы и культуры и извлекают из текстов Гинзбург отдельные записи для иллюстрации тех или иных положений[554]. А американский славист Сара Пратт утверждает, что тексты Гинзбург в разных жанрах могут быть прочтены так, словно они образуют одну «автобиографию»: она предполагает, что книгу «О старом и новом» (1982), где содержатся теоретические исследования, статьи о конкретных литераторах, воспоминания и записи, вполне можно было бы переименовать в «О Лидии Гинзбург»[555].