Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века

В этом, собственно, и состоит проблема: поскольку архив академии, судя по всему, погиб в пожаре в Морском кадетском корпусе в 1771 году, судить о практической деятельности авантюриста нам приходится, в основном, по отзывам современников. И если с Вебером Сент-Илера связывали приятельские отношения, то и Матвеев, и Лави воспринимали его как прямого конкурента. Причины трений, которые возникли у француза с Матвеевым, мы подробно рассматривали выше, но характерно, что даже и Матвеев – когда это отвечало его интересам – вполне готов был признать, что академия успешно функционирует под руководством француза. Добиваясь весной 1716 года отпуска, Матвеев заверял царского секретаря Макарова, что остающихся в академии учеников (большая группа была отправлена с эскадрой в море) «свободно и без меня директор барон управит»404. В июне того же года он докладывал Макарову, что в академии «управляетца… все гораздо порядочно, и кадеты не только наукам определенным им обучаютца, но и воинским экзерцыцыям»405.

С Лави дело обстоит еще проще: французский морской комиссар и сам был очень похож на Сент-Илера. Негоциант из Бордо, он был выдворен в 1701 года из Англии за попытку контрабанды свинца. Когда его семейный бизнес разорился, Лави каким-то образом попал на службу к российскому дипломатическому представителю в Венеции, вел там непонятные дела, к началу 1710-х годов оказался в Вене, где их пути с Сент-Илером вполне могли пересекаться. Разумеется, Лави тоже был прожектером. Назначения в Россию он добился для того, чтобы реализовать свой план по созданию Compagnie de commerce de la Grande Russie, а в 1714 году ему даже удалось снарядить в рамках этой схемы четыре торговых судна. Несколько лет спустя после описываемых событий французский посланник Жак де Кампредон будет обвинять Лави в том, что тот работал на англичан и голландцев и вел торговые переговоры с Россией не в интересах французской короны, а в своих собственных – не говоря уже о его «дурной привычке к мошенничеству и разврату (mauvaises habitudes de crapule et de libertinage)»406. По сути, Лави был таким же искателем фортуны, как и самозваный барон, и коммерческие схемы Сент-Илера прямо конкурировали с его собственными предприятиями.

То обстоятельство, что предложения Сент-Илера оказались просто переводом французского ордонанса, также следует рассматривать в контексте привычных для того времени практик. Использование для составления российских регуляций и законодательных актов иностранных источников, включая и дословные заимствования из них, было делом совершенно обычным. Матвееву, хорошо знакомому с французским государственным устройством, было легко, конечно, обвинять барона в плагиате: как он подчеркивал, сочиненные Сент-Илером регламенты академии «искони во Франции учинены и напечатаны, и кто любопытным быть хочет, я чаю, что не з большим за гривну купя там и сюды перевезши, переписать своею рукою может и всякому подовать их свободно»407. Однако в феврале 1716 года и сам Матвеев предлагал Апраксину «для правильного порядку той же академии, если изволит Его величество последовать французской или датской академии, весьма надобно весь устав из них из которой-нибудь взять например». В ответ на это предложение Апраксин велел Матвееву «трудиться о том, чтобы в пример академии их устав весь сыскать, и перевесть на российский язык»408. Иными словами, те методы работы с иностранными источниками, которыми пользовался Сент-Илер, были совершенно нормальными и привычными и для сотрудников Петра – в том числе, и для самого Матвеева.