Прусская ваза

Король приказалъ, чтобъ Софія на другой же день вышла замужъ за своего жениха и тотчасъ похала въ Саксонію. Щастливая чета прощалась уже съ Графинею и сыномъ ея — какъ вдругъ множество голосовъ послышались въ переднихъ комнатахъ; на лсниц сдлался страшный стукъ, какъ будто произходила ссора между служителями дома и другими людьми, которые хотли ворваться въ него насильно. Ланицкій вышелъ, желая узнать причину шума. Сни наполнены были солдатами; Офицеръ всходилъ на лсницу — Вы ли молодой Графъ Ланицкій? спросилъ онъ, приближась съ учтивостію къ Графу. — «Я, милостивый государь! Что вамъ угодно? и для чего безпокоите матушку такимъ шумнымъ приходомъ?» — Извините; я исполняю повелніе Короля. Не здсь ли, позвольте спросишь, Софія Мансфильдъ? — «Здсь; но какое имете до нее дло?» — Я долженъ отправить ее сію же минуту въ Саксонію, а васъ, государь мой, арестовать. Прошу покорно отдать мн вашу шпагу! — Ланицкій изумился, не постигая, какимъ преступленіемъ навлекъ на себя Королевскій гнвъ. Ни что не было извстно Офицеру; онъ только имлъ приказаніе отправить Софію въ Мейссенъ, а Ланицкаго немедленно отвести въ крпость Шпандау, государственную темницу. — Хочу, непремнно хочу узнать прежде свое преступленіе! повторялъ Ланицкій, будучи вн себя отъ досады; но присутствіе матери укротило его пылкость: онъ отдалъ свою шпагу. «Августъ! сказала Графиня, смотря на него съ нжною довренностію: ты невиненъ, я въ этомъ не сомнваюсь; правосудіе Короля успокоиваетъ мое сердце!» Ихъ разлучили.

На другой день, рано поутру, Графиня детъ въ Потсдамъ. Короля еще не было во Дворц, онъ училъ Гвардію. Часа черезъ полтора возвращается, и первой человкъ, встртившій его на крыльц, была Графиня Ланицкая — онъ подошелъ къ ней съ обыкновенною своею ласкою и сказалъ: Графиня! я надюсь что вы не имете никакого участія въ безразсудномъ поступк вашего сына, втреннаго, неблагодарнаго, дерзкаго… «Государь! мой сынъ могъ быть и втренъ и дерзокъ и безразсуденъ; но онъ иметъ доброе сердце, онъ искренно привязанъ къ Вашему Величеству; онъ живо чувствуетъ т милости, которыми Вы его осыпали, и никогда не можетъ быть неблагодарнымъ!» — На это не скажу вамъ, ни слова; но прошу васъ ныньче ввечеру пріхать ко мн въ Санъ-Суси; буду ожидать васъ въ картинной моей Галлере: тамъ узнаете причину Августова заключенія въ Шпандау.

Въ восемь часовъ вечера Графиня прізжаетъ въ Санъ-Суси, Короля еще не было въ Галлере. Графиня около получаса прохаживалась въ ужасномъ волненіи взадъ и впередъ по комнатъ; наконецъ слышитъ голосъ и узнаетъ походку Короля; отворяется дверь: Фридрихъ входитъ и прямо идетъ къ Графин. Она остановилась; нсколько минутъ ждала, чтобы Король началъ говорить; нсколько минутъ не сводилъ онъ съ нее проницательнаго своего взора; наконецъ сказалъ: вижу, Графиня, что вамъ ни что неизвстно. Взгляните на эту вазу; на это славное произведеніе Софіи Мансфильдъ. Я знаю, что вамъ ее показывали прежде, нежели принесли въ галлерею; скажите, кто длалъ на ней роспись? — «Мои сынъ, Ваше Величество.» — Точно ли сынъ вашъ, Графиня? — «Точно, Государь! Софія знала, что онъ иметъ прекрасный почеркъ, и просила, чтобы онъ вмсто ея сдлалъ надпись на этой вазъ.» — Не правда ли, что она заключаетъ въ себ самый лестный для меня панегирикъ? — «Какія бы ни были преступленія моего сына, Государь, но Вы конечно не причтете къ нимъ подлой лести, которая всегда противна была сердцу нещастнаго моего Августа. Вашему Величеству извстно, что онъ недавно своею безразсудною неосторожностію едва не навлекъ на себя Вашей немилости; но великодушное прощеніе Вашего Величества несказанно тронуло душу его; въ жару благодарности своей, написалъ онъ эту похвалу, которую несправедливо бы было почитать гнусною лестію, а еще несправедливе наказывать за нее такъ строго.» — Вы говорите, Графиня, какъ нжная мать, но вы въ заблужденіи! Кто вамъ сказалъ, что сынъ вашъ арестованъ за нсколько лестныхъ словъ? Поврьте, что я умю равно презирать и лесть и ругательство! но, въ поступк вашего сына вижу такую черную неблагодарность, которая противна моему сердцу, и за которую наказать его почитаю необходимымъ долгомъ. Прошу васъ меня выслушать: я хотлъ подарить эту вазу Вольтеру; тотъ человкъ, которому поручено было ее уложить въ ящикъ, показалъ мн надпись, сдланную вашимъ сыномъ: она польстила моему самолюбію, тмъ боле, что я увренъ былъ въ прямодушіи Графа Ланицкаго. Но тотъ же самый человкъ первый замтилъ, къ общему нашему удивленію, что синяя краска, на которой сдлана была надпись, отпала, и что подъ нею скрывалось еще нсколько словъ. Прежде написано было: во славу Фридриха Великаго, но когда мы стерли краску, то ясно увидли слово тирана. И такъ, милостивая государыня, вмсто похвалы, которой по увренію вашему удостоилъ меня Графъ Ланицкій, вы можете прочесть на ваз лестную надпись; во славу Фридриха Великаго тирана. Я не имю нужды вамъ длать на это своихъ замчаній; Фридрихъ, великій тиранъ, можетъ быть другомъ матери, наказывая строго неблагодарнаго и дерзкаго ея сына. Простите; завтра ввечеру увидимся.