Псих

Мне интересно, если бы каждый раз, когда меня начинали отчитывать за то, что я якобы сказала или сделала не так, со злым умыслом, с желанием оскорбить, подколоть, «подлить масла в огонь», я бы взрывалась и орала в ответ – что бы было? Может, стоило попробовать? Я, как минимум, не была бы сейчас «бесчувственной», и то приятно. А с другой стороны, может, действительно лучше быть бесчувственной, чем знать, что тебя не хотят ни слушать, ни понимать, и помощи твоей тоже не хотят? И никогда не просят о ней? Я инвалид, да, что я могу сделать. Я не могу давать советы, я не могу рассчитывать на то, что со мной поделятся. Я не могу предложить мне доверять, потому что у меня всегда есть какой-то умысел. Хотела бы я знать, какой. Я сволочь, что я не работаю и теперь уже не учусь. Я сволочь, потому что даже не хочу начинать работать с девяти до шести, чтобы приходить домой поспать и поорать на детей. И кого волнует, что если я поступлю еще раз в следующем году, у меня будет еще несколько лет на самоопределение – я не уверена, что я больше захочу работать лишь бы где ради каких-то там ваших «гарантий». Меня плющит, уже когда я начинаю представлять себе, что меня ждет после учебы. Не сам факт работы. А то, с каким энтузиазмом и мощью меня будут на нее выдавливать.

И я не могу позвонить (потому что меня не хотят слышать), а могу только сидеть и строчить в чертовом вордовском файле. Да, я разговариваю с ним чаще, чем с тобой. По крайней мере, мне не нужно ждать, пока вордовский файл уйдет на работу, чтобы можно было поплакать, вычленить из себя психотерапевта и научить его фразе – ты же понимаешь, что попала под горячую руку; послушать критика, который радостно будет орать, что ты сама во всем виновата; послушать ребенка, который проснулся и тоже орет, но только в ужасе, потому что мама рассердилась.

Это мрачное колесо крутится у меня в голове, наворачивая на себя мои мысли о том, кем я хочу быть, о том, что я всегда пересказываю себе все самое интересное, что узнаю – как будто у меня есть собеседник; о том, сколько виртуальных объяснений я обычно придумываю на случай, если вдруг меня спросят не о моем самочувствии, не о домашних делах, а о том, что я вижу или что мне нравится; о том, что мне вечно нужно представлять рядом с собой друга или взрослого, которому теоретически можно доверять, но который с тем же успехом приведет меня обратно в больницу. Колесо со скрипом катится, и я понимаю, что каждые слезы предсказывают собой новые слезы, а то, что между ними, не имеет значения, поскольку сейчас ты плачешь опять и знаешь, что будешь плакать еще и еще.

Разлюбите меня уже раз и навсегда, пожалуйста. Мне легче будет жить, не вычисляя постоянно, любите вы меня или нет.

Столько снега нападало, что надо, наверное, пойти слепить снеговичка. Ну или хотя бы принести снежок и положить Марселле за шиворот. Я провела ревизию холодильника – в принципе, стараниями Марселлиной домработницы еды у нас хватит на месяц (а если учитывать, сколько ест Марселла, то на два). Хотя нет, если учесть, сколько ем я, то все равно на месяц.

– Ты можешь слушать аудиокниги, – говорю я из-за дивана, когда слышу, как Марселла начинает миграцию в сторону кухни.

– З-зачем?

– Это з-з значит, что ты заикаешься или что тебе холодно?

– Не знаю, – вяло говорит она. – Зачем аудиокниги?

– Подумай сама, – говорю я, – буквы складывать я тебя все равно не научу. Но на слух-то ты человеческую речь, я надеюсь, воспринимаешь?

– Клевая идея, – отвечает Марселла, шлепая тапочками по полу, – но мне не очень нравится.

– Это почему еще?

– П-потому что мне тогда будет не с кем жить.

– Это, конечно, очень мило, – говорю я, – но у тебя вообще-то есть мать.

– Нет у меня никакой матери.

– Слушай, хватит меня трансли…

– Она выходит замуж, – сообщает Марселла так, как будто бы это само собой разумеется. А, точно, интервью же висит в топе на ютьюбе, а я так его и не посмотрела. Хотя что мне на нее смотреть – я еще в прошлый раз ее хорошо запомнила. Когда она на меня орала.

– Ну хоть кусочек свадебного торта тебе привезет?

– Не нужен мне никакой торт, – говорит Марселла зло.

– А что нужно, мама под боком?

– Тем более не нужна. И хватит п-п-п-п-рятаться за диваном, давай лучше есть.

– Я не прячусь, я медитирую, – говорю я, – но есть – тоже хорошая идея.

– Будешь слушать аудиокниги, когда я уеду, – говорю я.

– А куда ты уедешь?

– В Гонолулу.

– В ближайшее время ты никуда не поедешь, – говорит Марселла, которая, если ей что-то надо, моментально излечивается от заикания.

– Даже до троллейбусной остановки не дойдешь.

– Спорим, дойду? Это будет даже прикольно. У меня будут самые накачанные ноги в мире.

– А я что буду делать?

– То же, что обычно делаешь, когда дома никого нет. Сидеть и плакать, роняя слезы на розовый дневничок.

– Как будто ты делаешь не то же самое, – обижается Марселла.

– Я? То же самое. Только у меня больше веселых функций, кроме плача.