Псих

Когда я хочу написать, что они тут вспоминали молодость среди эпически опупительной архитектуры, у меня складывается впечатление, что они древние. Или такие себе стереотипные «родители средних лет» – средних по сравнению с чем? Мне как-то внезапно пришло в голову, что они еще вполне молодые, раз мне только недавно исполнилось восемнадцать. Мне интересно, почему они не завели еще детей. Еще интересно, что было бы с этими другими детьми. Мы бы все вместе бегали по докторам? По крайней мере, это могло быть весело.

Короче, на самом деле я не хочу думать ни про докторов, ни про других детей, но привычка постоянно тянет меня в сторону псевдопсихологической дури, которой я увлекалась раньше. Серьезно, я больше не думаю об этом – по крайней мере, сознательно. Это все было хорошо до тех пор, пока это хотя бы немного меня спасало, а сейчас, кажется, временно можно перестать спасаться. Мне мало что снится, меня не тянет перечитывать свой старый блог, хотя комментарии туда приходят исправно. Я по-прежнему бегаю из библиотеки в тренажерный зал с редкими остановками в столовой – у меня такое впечатление, что я не сплю и не ем, а только читаю и качаю пресс. Я здорово похудела, и теперь на мне все висит, но я себе почти что нравлюсь. Хотя сегодня утром, например, какой-то человек в столовой купил бутерброд и отдал его мне, и я теперь пытаюсь понять, не попала ли в секту образца «заплати другому». Может, мне теперь нужно купить еще три бутерброда и отдать их жаждущим? Или страждущим? Или как там это вообще у вас все работает?

Мне уже интересно, насколько обросла Марселла – не люблю разговаривать по скайпу, поэтому фактически мы не виделись уже почти полгода. Она два месяца провела в метаниях непонятного рода. Я догадывалась, что появилось у нее на уме после смерти змеищи, и ждала, пока она сама до чего-нибудь не дойдет – в итоге вчера ночью она сообщила мне, что переводится в мой нынешний университет. Забавно, но это значит, что она будет учиться на курс старше меня.

– Ну ты же точно думаешь на эту тему что-то глубокое и неожиданное, да? – спрашивает Райдер, когда я рано утром тщетно пытаюсь заставить себя поверить, что у меня нет первой лекции, и лежать дальше.

– Неа. Я почему-то хочу, чтобы у нее здесь все было круто. То есть… ну, мне нравится представлять, что она приедет вся из себя лысая, бледная и эльфийская, и будет рвать на части семинары по поэзии романтизма.

– Не очень она уже и лысая, – говорит Райдер. – А ты сама что-нибудь рвешь на части?

– Я об этом не думаю, – отвечаю я. – У нас пока в основном лекции были, а на семинарах я не успеваю встревать.

– Лиииииис.

– Что Лис? Слушай, мне хорошо. Я… да, я, наверное, хочу тоже кого-нибудь рвать на части, но не сразу. Я пока не знаю, достаточно ли я хороша.

– Ну я так и знал.

– Неа, Райдер, – говорю я, и мне становится очень печально.

– Ты опять себя не видишь со стороны. А я вижу, что ты там ходишь в своих крупногабаритных вещах бомжа, худая и прекрасная, с впалыми щеками и жалобным взглядом. «Покормите меня или хотя бы дайте пропуск в библиотеку».

– Ты поэт.

– Блин, – говорит Райдер. – Ты ничего не поняла. Почему я должен работать всепонимающим другом-геем?

Я слышу гудки и еще какое-то время с интересом смотрю на телефон, чувствуя, что пора бы пойти поесть.

Я больше не люблю Райдера. Просто потому, что невозможно любить часть себя. Он та часть меня, которой я завидую, которую не могу выпустить наружу. Его всегда все любили, и особенно мои родители. Он всегда был свободен и болтался где хотел. Я тоже могу так делать, я тоже могу быть любимой и даже иногда ею бываю, но пока я рядом с Райдером, я ничего из этого делать не смогу.

И еще я, кажется, просто перегорела. Невозможно так долго поедать себя изнутри. Тащить за собой детскую, юношескую любовь, с одними и теми же страхами, с одними и теми же идиотскими страданиями. Может быть, я взрослею. Но я реально хочу кому-то что-то отдавать, радовать кого-то. Мне раньше как-то эгоистично хотелось, чтобы сбывались лично мои мечты, чтобы развлекали меня. Но блин, этого не будешь делать ради человека, которого по-настоящему не любишь. А меня, по всей видимости, никто по-настоящему не любил. Поэтому и я перестаю любить не по-настоящему. Я перестаю, черт возьми, ныть, жаловаться, верить в чудо, верить в то, что однажды кто-нибудь прозреет. Я перестаю надеяться на то, что любви ждать целесообразно, потому что пока я влюблена не в человека, а в собственные комплексы, пытаться быть счастливой бесполезно.

Я понятия не имею, что я буду делать вместо этого всего, но я так больше не могу.