Псих

Очень тяжело бывает уговаривать себя, что не все и не вс¸. Когда мне удается очнуться, я вижу, что никто на самом деле на меня не смотрит с осуждением – просто потому, что все заняты собой. Все тоже боятся сплоховать, как и я. Я понимаю умом, что не стоит все время придираться к себе и искать, что можно было бы улучшить. Когда у меня получается действительно довериться себе, лучше меня (хотя бы для меня) никого нет. Я редко ловлю эту волну – но, надеюсь, это достигается тренировкой.

А можно ведь было бы заниматься писательством помимо блога, разве нет? Разве не к этому все шло? Что обычно делают люди в моей ситуации? Пишут мемуары, по которым снимают фильмы разной паршивости. (Мне стоит развить эту прекрасную мысль, но ближайшие сорок минут я провожу в раздумьях насчет того, кому стоило бы отдать главные роли.)

Я нечеловечески стесняюсь писать художественно. Возможно, я и не умею этого делать, но я хотела бы понять – я действительно не умею или просто не могу через что-то в себе переступить. Есть, конечно, вариант, что мне элементарно лень. Я иногда думаю, что трачу, наверное, процентов пять своих реальных сил, причем на ерунду. А остальные девяносто пять, с помощью которых можно было бы нести свет в массы, просто постепенно сгнивают где-то внутри меня. Может, когда-нибудь им станет мало места, и я начну фонтанировать идеями. А может, мы сгнием вместе. Кто знает. Я говорю об этом единственно потому, что я боюсь себя и плохо представляю, чего от себя можно ждать. Уж тем более я не знаю, у кого просить совета, если вдруг что. По-моему, люди не ходят по улице просто так и не говорят – извините, вы не знаете, что делать с нерастраченным творческим потенциалом? Нет? Вам отсыпать, может?

Я методично отпиливаю себе кусочек блина с творогом (наша столовая по-прежнему божественна) и рассматриваю людей вокруг. У меня есть еще тридцать пять минут, и я очень стараюсь есть медленнее, потому что сидеть просто так, без еды, скучно, а болтаться в коридоре тем более. Нет, слушайте, ну правда, все эти юные создания вокруг гораздо интереснее меня. Хватит с меня литературы. Я все равно никогда не смогу писать о чем-то, кроме себя и своих бесконечных страданий. Лучше буду говорить, что у меня творческий кризис – хотя в самом деле, ну разве кто-то будет спрашивать.

Черт.

Пожалуйста, спросите у меня что-нибудь, что угодно, не связанное с литературой, расписанием и общежитием.

Я знала это очень давно, слышала у себя в голове каким-то далеким эхом, но надеялась, наверное, что все-таки не услышу наяву. Еще со времен психологических книжек, самопомощи, докторов, излишней опеки это витало в воздухе – я кому-то не нужна, я мешаю, я лишняя, что бы я ни делала, хотя вслух мне этого не скажут. Мои поздравления – вслух наконец-то сказали.

И знаете, удивительно, но это не какой-то страшный удар. Я понимаю теперь, что это жизнь, что никто не обязан любить тебя насильно. Просто странно, когда кусок этой жизни подходит к логическому завершению у тебя на глазах. Ты слышишь то, чего ждал много лет, все вроде бы становится на свои места, но время идет против твоей воли. Идиотское выражение – но надо как-то дальше жить. А хочется на какое-то время лечь и умереть.

Вы все почему-то говорите, что в таких случаях кто-то один должен быть умнее, но я не хочу, чтобы это постоянно была я. Видите ли, я могу глотать обиды как конфеты, уходить к себе в комнату на полчаса, возвращаться с просветленным лицом и продолжать как ни в чем не бывало. И прощать вас. Хотя вы, как показывает практика, никогда и ни за что не прощаете меня. Вы называете меня злопамятной и обижаетесь, когда я, доведенная наконец-то до белого каления, вспоминаю, как ранили меня вы. Наконец-то все действительно на местах – у вас были другие планы, я помешала им. Можно было сразу так и сказать. Когда, интересно, полагается говорить детям такие вещи? В четырнадцать лет? В десять? Или сразу, как только они начинают понимать речь?

Правильно. Сказать: «Ты мне помешал и испортил жизнь» – гораздо проще, чем что-нибудь вроде: «Я тоже человек, и мне тоже больно, и сейчас ты делаешь мне больно, но вне зависимости от результата, мы с тобой как-то это переживем».

И когда я после получасового топтания на вокзале вижу Марселлу, я, как дура, бегу ее обнимать. Мне кажется, что она моя сестра. Она сонная, взъерошенная и какая-то неживая. Я никогда никого не обнимала лет с десяти, наверное, и особенно не хотелось.

– Т-т-ты что? Что случилось? – в ужасе спрашивает она откуда-то из-за моего уха.

– Ыыыыыыыыы, – сообщаю я. – У меня припадок.

Потом, когда мы плетемся наружу, я вижу наше отражение в витрине. Мы почти одинаковые, хотя еще полтора года назад у нас не было ничего общего. Мои волосы тоже короче, разницы в их цвете практически не видно, одеждой можно было бы смело меняться без ущерба для внешнего вида. Обе худые. Разве что Марс чуть выше меня.