Но это отчуждение от своих собственных сил не только погружает человека в ощущение рабской зависимости от Бога, оно делает его плохим. Он становится человеком без веры в ближних и в самого себя, без опыта своей собственной любви, своей собственной силы разума. В результате происходит разрыв между «священным» и «мирским». В своей мирской деятельности человек действует без любви, а на том участке жизни, который оставлен для религии, он ощущает себя грешником (которым он и в самом деле является, ведь жить без любви – это и есть грех) и пытается вернуть себе какую-то долю своей утраченной человечности, соприкасаясь с Богом. Одновременно он пытается заслужить прощение, подчеркивая свою собственную беспомощность и ничтожность. Поэтому попытка заслужить прощение приводит к активации той самой установки, из которой проистекает его греховность. Человек зажат весьма болезненной дилеммой. Чем больше он славит Бога, тем ничтожнее он становится. Чем ничтожнее он становится, тем большим грешником он себя чувствует. Чем большим грешником он себя чувствует, тем больше он славит Бога – и тем в меньшей степени он способен вернуть себя самому себе.
Анализ религии не может остановиться на вскрытии тех психологических процессов в человеке, которые поддерживают его религиозный опыт; он должен перейти к открытию условий формирования структур авторитарного и гуманистического характера, в которых берут начало различные виды религиозного опыта. Такой социально-психологический анализ выходит далеко за рамки этих глав. Однако главный момент можно обозначить достаточно легко. Чувства и мысли людей коренятся в их характере, а он формируется общей конфигурацией их жизненной практики – более точно, социально-экономической и политической структурой их общества. В обществах, управляемых могущественным меньшинством, держащим массы в подчинении, индивидуум настолько пропитывается страхом, настолько теряет саму возможность чувствовать себя сильным и независимым, что его религиозный опыт неизбежно становится авторитарным. Не так уж важно, кому именно он будет поклоняться – ужасному карающему Богу или же вождю, наделяемому примерно такими же чертами. С другой стороны, если индивидуум ощущает себя свободным и ответственным за свою собственную судьбу или же принадлежит к меньшинствам, борющимся за свободу и независимость, тогда развивается гуманистический религиозный опыт. История религии полностью подтверждает существование этой связи между социальной структурой и видами религиозного опыта. Раннее христианство было религией нищих и угнетенных; история религиозных сект, борющихся с авторитарным политическим давлением, вновь и вновь демонстрирует этот принцип. В иудаизме, где сильная антиавторитарная традиция могла сформироваться, по скольку у светской власти никогда не было возможности упрочить свое господство и выстроить миф о собственной мудрости, гуманистический аспект религии получил особенно сильное развитие. Там же, где религия вступила в союз со светской властью, она с необходимостью должна была стать авторитарной. Действительное падение человека – в отчуждении от самого себя, в подчинении власти, в том, что он обращается против себя, прикрываясь поклонением Богу.
Из духа авторитарной религии рождаются два ложных рассуждения, которые много раз использовались в качестве доказательств теистической религии. Один аргумент выглядит так: как можете вы критиковать акцент на зависимости человека от силы, превосходящей его, – разве человек не зависит от внешних ему сил, которые он не способен понять, не говоря уже о том, чтобы управлять ими?
Человек и в самом деле зависим; он смертен, подвержен старению, болезням, и даже если бы он научился управлять природой, сделав ее собственной служанкой, и он, и его Земля все равно оставались бы мельчайшими песчинками во Вселенной. Но одно дело – признавать собственную зависимость и ограничения, и совсем другое – упиваться этой зависимостью, поклоняться силам, от которых зависишь. Трезвое и реалистическое понимание ограничений наших сил является существенной частью мудрости и зрелости; но поклонение этой зависимости ведет к мазохизму и саморазрушению. Одно дело – смирение, и другое – самоуничижение.