Психоанализ и религия

При обсуждении значения ритуалов мы уже касались четвертого аспекта религии – семантического . Религия в своем учении, как и в своих ритуалах, говорит на языке, отличном от повседневного, то есть на символическом языке. Сущность символического языка состоит в том, что внутренние переживания, мысли и чувства выражаются в нем так, словно бы они были чувственно данными. Все мы «говорим» на этом языке, пусть даже только когда спим. Но язык сновидений не отличается от языка, используемого в мифах и в религиозном мышлении. Символический язык – это единственный известный человеческому роду универсальный язык. Это язык, которым пользовались мифы пять тысячелетий назад, и язык сновидений наших современников. Это один и тот же язык и в Индии, и в Китае, и в Нью-Йорке, и в Пекине [43] . В обществах, где основной заботой было понимание внутреннего опыта, на этом языке не только говорили – его понимали. В нашей культуре, хотя на нем и продолжают говорить, понимают его редко. Такое непонимание заключается главным образом в том, что за содержание символического языка принимаются реальные события вещного мира, а не символическое выражение опыта души. Из-за такого непонимания сны считались бессмысленными продуктами нашего воображения, а религиозные мифы принимались за наивные концепции реальности.

Именно Фрейд сделал этот забытый язык доступным для нас. Своими усилиями, направленными на понимание языка сновидений, он открыл нам путь к пониманию особенностей символического языка, показал его структуру и значение. Одновременно он выяснил, что язык религиозных мифов по сути не отличается от языка сновидений, что он является осмысленным выражением значимого опыта. Хотя верно, что его интерпретации снов и мифов заужены чрезмерным акцентом на значении сексуального влечения, он тем не менее заложил основы нового понимания религиозных символов в мифе, в догматическом учении и в ритуале. Это понимание языка символов не означает возвращения к религии – оно ведет к переоценке глубокой и важной мудрости, выражаемой религией при помощи символического языка.

Все эти наши замечания показывают, что ответ на вопрос «В чем угроза для религии сегодня?» зависит от того, какой конкретный аспект религии мы имеем в виду. Красной нитью через все предшествующие главы проходит убеждение, что проблема религии – это не проблема Бога, но проблема человека; религиозные формулы и символы – это попытки выразить определенные типы человеческого опыта. Значение имеет именно природа этого опыта. Символическая система – только намек, по которому мы можем заключить о скрытых за нею человеческих реалиях. К несчастью, споры вокруг религии со времен Просвещения бы ли главным образом заняты вопросом утверждения или отрицания веры в Бога, а не утверждения или отрицания определенных человеческих установок. «Верите ли вы в Бога?» – вот вопрос, ставший ключевым для сторонников религий, а отрицание Бога стало той позицией, которую выбрали для себя противники Церкви. Легко понять, что многие, проповедующие веру в Бога, по своей человеческой установке являются идолопоклонниками или вообще неверующими, тогда как некоторые из наиболее ярых «атеистов», посвящающих свои жизни улучшению человечества, делам братства и любви, демонстрировали веру и глубоко религиозную установку. Привязка религиозной дискуссии к принятию или отрицанию Бога как символа блокирует понимание религиозной проблемы как проблемы человеческой и не дает развиваться той человеческой установке, которая может быть названа религиозной в гуманистическом смысле.

Было предпринято много попыток сохранить Бога как символ, придав ему значение, отличное от того, каковым он обладает в монотеистической традиции. Выдающейся иллюстрацией подобных попыток служит теология Спинозы. Используя строгий теологический язык, он дает такое определение Бога, которое фактически говорит, что Бога в смысле иудео-христианской традиции вообще нет. Но Спиноза был еще настолько погружен в духовную атмосферу, в которой Бог как символ казался необходимым, что не осознал отрицания существования Бога, выполненного в самом его определении.

В трудах некоторых теологов и философов, начиная с девятнадцатого века, можно заметить схожие попытки сохранить слово «Бог», придав ему значение, фундаментально отличное от того, которым оно обладало для библейских пророков или для христианских и иудейских теологов Средних Веков. Не нужно спорить с теми, кто сохраняет Бога как символ, хотя можно поспорить о том, не вынужденная ли это попытка сохранить символ, чье значение по существу является чисто историческим. Как бы то ни было, одно можно сказать точно. Реальный конфликт – не между верой в Бога и «атеизмом», а между гуманистической религиозной установкой и установкой, равнозначной идолопоклонству, – независимо от того, как именно она выражается в сознании (или же вообще скрывается от него).