Психология масс

Воспитание, избавленное от гнета религиозных учений, мало, пожалуй, изменит психическую сущность человека. Наш бог Логос, кажется, не столь уж всемогущ, он может исполнить лишь часть того, что обещали его предшественники. Если нам придется в этом убедиться, мы смиренно примем такое положение дел. Интерес к миру и к жизни мы не утратим, ведь у нас имеется твердая опора, которой вам недостает: мы верим в то, что наука в труде и исканиях способна познать реальность мира, благодаря чему мы станем сильнее и сможем устроить свою жизнь. Если эта вера – иллюзия, то мы в одинаковом положении с вами, однако наука своими многочисленными и плодотворными успехами дала нам доказательства того, что она не иллюзия. У нее много открытых и еще больше тайных врагов среди тех, кто не может ей простить, что она обессилила религиозную веру и грозит ту опрокинуть. Ей ставят на вид, что она мало чему нас научила, зато несравнимо больше оставила непроясненным. Но при этом забывают, как она молода, как затруднены были ее первые шаги и как исчезающе краток отрезок времени, истекшего с тех пор, как человеческий разум окреп для решения научных задач. Не допускаем ли мы все одинаковую ошибку, кладя в основу своих суждений слишком короткие отрезки времени? Нам следовало бы брать пример с геологов. Люди жалуются на ненадежность науки: она якобы провозглашает сегодня законом то, что следующее поколение сочтет ошибкой и заменит новым, столь же недолговечным законом. Но это обвинение несправедливо и отчасти неверно. Смена научных мнений – развитие, поступательное движение, а не разрушение. Закон, когда-то мнившийся безусловно верным, оказывается частным случаем какой-то более широкой закономерности или уточняется другим законом, открытым позднее; грубое приближение к истине вытесняется более тщательным и точным, а то, в свою очередь, ожидает дальнейшего усовершенствования. В некоторых областях еще не преодолена та стадия исследования, когда подвергаются проверке гипотезы, которые вскоре будут отброшены как неудовлетворительные; а в других областях уже выявлено достоверное и почти неизменное ядро знания. Делались также попытки в корне обесценить научный труд тем соображением, что, будучи привязано к условиям нашей собственной организации, научное познание способно дать лишь субъективные результаты, тогда как фактическая природа внешних качеств остается для нас недоступной. При этом упускают из вида ряд обстоятельств, важных для понимания научной работы: что наша организация, то есть наш психический аппарат, сложилась как раз в ходе усилий, направленных на познание внешнего мира, а потому в ней должно непременно наличествовать какое-то соответствие этой цели; что она сама есть составная часть того мироздания, которое мы исследуем, и отлично приспособлена для такого исследования; что мы полностью очертим весь круг задач науки, если ограничим функцию последней предоставлением сведений о том, каким должен выглядеть мир с учетом своеобразия нашей организации; что конечные результаты науки – как раз ввиду способа их получения – обусловлены не только нашей организацией, но также и тем, что воздействует на эту организацию; наконец, что вопрос о том, как устроен мир, без учета нашего воспринимающего психического аппарата, есть пустая абстракция, лишенная всякой практической ценности.

Нет, наша наука не иллюзия. Но будет иллюзией верить, будто мы еще откуда-то можем получить то, что она неспособна нам дать.

Фетишизм [93] (1927)

На протяжении нескольких последних лет мне выпадала возможность аналитически изучить пациентов-мужчин, у которых в выборе любовного объекта преобладал фетиш. Не следует думать, будто эти люди искали анализа из-за своего фетиша. Ведь фетиш, пусть он, без сомнения, признается его приверженцами как аномалия, все же редко воспринимается как симптом болезни, отягощенной страданиями. Обыкновенно такие люди вполне довольны им и даже хвалят его за то, что он облегчает их эротическую жизнь. Поэтому, как правило, фетиш предстает в анализе как своего рода второстепенная находка.

По понятным причинам подробности этих случаев надлежит скрывать от публики; посему я не смогу показать, как случайные обстоятельства способствуют выбору фетиша. Наиболее примечательным показался мне случай, когда один молодой человек возвел в достоинство фетиша «блеск на носу». Удивительное объяснение заключалось в том факте, что пациент вырос в английской детской, но позже попал в Германию, где почти полностью забыл родной язык. Фетиш, зародившийся на заре его детства, нужно толковать по-английски, а не по-немецки. «Блеск на носу» – это на самом деле «взгляд на нос»[94]. То есть нос был фетишем, и сам пациент наделял его по собственному желанию блеском, незримым для других.