Психология с человеческим лицом. Гуманистическая перспектива в постсоветской психологии (сборник)

Эта феноменологичность – результат осознания и принятия того, что “..наша психика суть вещь неизмеримо более сложная, чем твердит нам наш повседневный рассудок или результаты академических научных исследований.<…> но, – замечает К.Кастанеда, – это знание вызывает тревогу” ( Кастанеда , 1993). В медицинской парадигме она по механизмам психологической защиты подавляется, отрицается, вытесняется или сублимируется в обезличиваемых отношениях “субъект – объект/Я – Оно”, сфокусированных на симптоме и методе. Психологическая парадигма, согласно которой терапевт работает собой а стало быть, неизбежно и с собой, определяет работу с этой тревогой ( Бадхен, Дубровина, Зелинский и др., 1993). Отсюда понятно одно из положений психологической парадигмы: психотерапия требует мужества. В ней терапевт открыт в диалоге с клиентом, границы его индивидуальности проницаемы, он не защищен мифом о делении людей на “здоровых” и “больных”, и размывание границ прямо угрожает его собственной целостности и личностной сохранности.

Но ключевое различие медицинской и психологической парадигм связано с проблемой метода, решение которой серьезно влияет на воплощение каждой из них. Интеграция психотерапии, насчитывающей сегодня более 450 видов, становится все более осознаваемой потребностью, но порождает преимущественно новые ее виды и подвиды (комплексная, синтетическая, эклектическая, психотерапевтическая полипрагмазия и т.д.), пополняющие собой список методов. Даже если этот безудержный рост приписывать авторскому тщеславию, что в принципе некорректно (хотя, конечно, и не без этого), возникает вопрос о его методологических основаниях, служащих фундаментом для такой мотивации. Мне представляется, что такие основания имманентно присущи медицинской парадигме: дифференциация медицины закономерно ведет к дифференциации лечения болезней и выпадении человека из поля внимания ( Каган , 1993). Метод при этом обретает самостоятельное значение: он годится для одного нарушения и не годится для другого, его применение безлично, результаты предсказуемы – достаточно лишь овладеть им и прицельно использовать. Интеграция умножающегося числа методов трудно достижима и небезопасна ( Lasarus ,1995).

Но едва мы переходим к переосмыслению места и роли метода как средства организации и структурирования психотерапии, что присуще психологической парадигме, появляется возможность иначе посмотреть на интеграцию. Обсуждение тогда переходит из плоскости комбинирования методов в плоскость осмысления того, что и зачем мы ими делаем. Интеграция требует не фиксации различий, а поиска общего. Это общее, как мы уже пытались показать ( Бадхен , Каган , 1995; Каган , 1995; Бадхен, Дубровина, Зелинский и др ., 1993; Каган , 1996), заключается в том, что метод сам по себе не лечит, но помогает создать контекст и подготовить наступление того, что Т.Крон (1992) называет “моментом диалога” и что, по сути, является терапевтической разновидностью транса. Мы имеем здесь в виду переход в такое измерение, такую плоскость сознания, остающегося в психиатрическом смысле ясным, в котором возможен порождающий новое видение и новый смысл инсайт. Это очень близко к тому, что описывается как эриксонианский гипноз, обусловливание ( Хейли , 1995; Эриксон , 1994; Бендлер, Гриндер , 1993; Хеллер, Ли Стил , 1995) – с той лишь разницей, что вслед за Т.Крон признается неуправляемость самого “момента диалога” (транса). Обыденное состояние сознания, по утверждению кибернетиков, выводит в поле активного осознавания лишь 2% содержания психики – оно ситуативно-функционально, в нем возможна версификация, но поэзия невозможна. В этом состоянии лежание на кушетке и выговаривание всего, что приходит в голову, не является психоаналитической терапией, а перевод через дорогу за руку боящегося делать это – поведенческой терапией: это лишь помогает подойти к моменту собственно терапии, совершающейся от транса к трансу, а не от одной сессии к другой, формально воспроизводящей метод. То, что терапевт рефлектирует свою работу как тот или иной метод – вопрос не метода, а объемности его методической рефлексии. Это прекрасно выразил М.Эриксон (1994) в словах: “Для каждого клиента – своя психотерапия” (т. е. метод для симптома, но процесс для пациента).