Психология с человеческим лицом. Гуманистическая перспектива в постсоветской психологии (сборник)

Идея “свободной причинности” (т.е. возможности самопроизвольно начинать причинно-следственный ряд) по своему историческому возрасту – ровесница самой философии, в которой она с такой настойчивостью и страстностью отстаивала себя. Независимо от того, склонялись ли философы к признанию свободы или объявляли еe иллюзией, постулировали ли ее существование или выводили, “ощущали” ли ее как данность, или видели в ней идеал, – будет справедливым сказать, что идея “свободной причинности” неизменно самоосуществляется в философии; присутствие этой идеи в пространстве и времени философской культуры давно уже приобрело, – здесь мы воспользуемся термином М.Хайдеггера, – необходимый характер. Соответствует ли философской идее “свободной причинности” нечто реальное в психологии? Оправдан ли пессимизм И.Канта (1993), считавшего возможность свободной причинности недоказуемой (однако, принимавшего эту возможность как необходимое условие разрешения противоречий чистого разума)? Верно ли, что природа “свободной причинности” психологически непознаваема? Словом, оправдано ли привнесение этой идеи из философии в психологию, и в чем смысл подобного действия (причем не только для психологии, но и для философии)?

Понятие causa sui

Связь между причиной и действием в своей истине, отмечал Г.В.Ф.Гегель в “Науке логики”, предполагает возвращение причины к себе (через то, что выступает как ее действие и благодаря чему “в изначальность полагается действие, т.е. изначальность снимается; действие причины становится реакцией” ( Гегель , 1974) Итак, причина как бы возвращается к себе, выявляет свою зависимость от себя самой, в конечном счете, определяет себя сама. Но ведь это и есть проявление того, что наша интуиция именует “свободой”! Рождающуюся таким образом причину, свободную в том отношении, что она сама определяет себя через свое возвращающееся к ней самой действие, будем в дальнейшем так и называть – causa sui (“причина себя”), используя этот термин именно в указанном смысле.

Категория “свободной причинности” (в виде causa sui ) до сих пор не была в должной мере осмыслена психологически. Между тем, есть, по крайней мере, одна область психологических разработок, само существование которой, на мой взгляд, определяется мерой освоения, или точнее, “высваивания” (термин М.Хайдеггера) идеи свободной причинности. Речь идет о психологии личности .

Совсем недавно она выделилась в самостоятельную область психологических исследований, не сливающуюся с общепсихологическими,социально-психологическими, дифференциально-психологическими, педагогическими разработками. Логические и эмпирические основания разграничения психологии личности и смежных дисциплин определяются своеобразием того феномена, который мы называем “личностью человека”; ключ к постижению психологии личности дает нам идея “свободной причинности”.

Существует ли личность?

А в самом деле, является ли индивид – каким он рисуется психологу – личностью в традиционном понимании этого слова? Или, иначе, существует ли, так сказать, “в природе” такое явление как личность, или это просто “конструкт”, парящий в небе Культуры?

Свод представлений о личности , если вдуматься, есть, по сути, реализация идеи субъекта как носителя свободной причинности, как причины себя. Взгляд на “личностное” в человеке как на проявление его субъектности не является прерогативой психологической мысли. Личность есть господин самого себя, – такова максима ценностного осмысления феномена личности в культуре: философии, социологии, психологии, юриспруденции, педагогике, художественной литературе и искусстве, самом языке обыденной жизни. Разделенные временем и пространством, говорившие на разных языках Гегель и Достоевский использовали одно и тоже слово – личностность – для обозначения собственно человеческого в человеке: истины его бытия, состоящей в возможности быть причиной себя, свободно определять себя к жизни и даже смерти. Вопрос, однако, состоит в том, чтобы оценить саму правомерность (выполнимость) максимы “личность – это субъект” по отношению к “эмпирическому” индивиду, каким он известен психологии, конкретной науке о реальных жизненных проявлениях человека. Итак, возможна ли личность? Способен ли индивид “быть личностью” – субъектом своего бытия в мире: свободным, целеустремленным, целостным, развивающимся существом? В каких эмпирических формах индивид обнаруживает свою личностность ?

Является ли субъектность свойством человеческого индивида? От того, удастся ли ответить утвердительно на этот вопрос, зависит, в свою очередь, и возможность позитивного ответа на вопрос о человеческом индивиде как личности, ибо очевидно, что “бессубъектная” личность – нонсенс.

В поле нашего зрения, таким образом, оказывается область психологических исследований, каждое из которых, независимо от воли авторов, выражает то или иное воззрение на существо индивида . Психологи всегда имеют дело с индивидом как носителем активности, – даже тогда, когда пытаются отдать должное состоянию пассивности, справедливо усматривая в нем психологически значимое измерение бытия человека (Л.А.Петровская, личное сообщение). К сожалению, различие между понятиями быть носителем и быть субъектом активности далеко не всегда формулируется прямо; да и само понятие активность , в силу ряда причин, долгое время затенялось другими психологическими категориями. Наиболее краткое, и я бы сказал, изящное определение активности, мы встречаем у И.Канта: активность есть “причинность причины” ( Кант , 1993). Из этого определения, на мой взгляд, с очевидностью следует, что первоисточник активности, то есть та причина, “причинность” которой и есть активность, может лежать и вне индивида. “Стимул”, в котором идеально предсуществует “реакция”, “текст” как побудитель предстоящего действия, наследуемая биологическая информация, “геномы культуры” (термин В.П.Зинченко) – все, что предпослано человеку в качестве идеальной записи его будущих акций, превращают его лишь в носителя, или как мы бы сказали “агента” активности, подлинный субъект которой находится в стороне. Разумеется, мало кто из психологов мыслит человеческого индивида как бессубъектное существо. Однако – и это положение для нас принципиально! – существующие в современной эмпирической психологии личности схемы анализа не позволяют во всей полноте выразить существо субъектности человека как “причины себя”.

“Постулат сообразности” и “принцип неадаптивности”. Феноменология бессубъектности

Много лет назад ( Петровский , 1975) я впервые описал особую доктрину, которая господствовала в эмпирической психологии и господствует еще повсеместно, и имеет самое прямое отношение к вопросу о потенциальной субъектности человеческого индивида. Я стал говорить о постулате сообразности , подчеркивая, что он присущ коллективному бессознательному исследователей, принимающих на веру, будто всегда может быть найдена некая Цель, которая “как закон” предопределяет все, совершаемое индивидом или совершающееся в нем. То же самое можно выразить и по-другому, говоря об адаптивности в самом широком смысле этого слова, то есть о стремлении элиминировать все, что не относится к Цели. В сознании исследователей, эта прямо не сформулированная телеологическая предпосылка проявляется в гомеостатических, гедонистических, прагматических и других концепциях и версиях происходящего, – в зависимости от того, как истолкована эта “изначальная Цель”.

Мы помним, что “субъектность” (когда она рассматривается в определенном выше смысле, то есть в качестве causa sui) должна проявляться в таких чертах индивида – если только она ему действительно присуща – как его свобода, целеустремленность, целостность, развитие . Что можно сказать о состоятельности этих определений в случае, если будет принят постулат сообразности?

Свобода . За счет существования изначальной Цели, индивид выглядит значительно более свободным существом, чем любая вещь в цепях причинности. Говоря: “Я хочу”, “Я стремлюсь”, “Я совершу это”, – человек трактует себя как причину происходящего, причину среди причин, но в этом же акте противопоставляет себя всему остальному миру причинности, выделяет себя из причинно-следственного ряда как независимую силу. Здесь же и иллюзия свободы: воспринимая себя как причину, человек не замечает, что сам он зависим. Ведь это Цель, которая изначально присутствует в нем, диктует ему путь и ориентир действования, и в рефлексии (а постулат сообразности направляет ее) он будет вынужден признать свою несвободу, действие независящей от него, но обязательной для него Цели.

Целеустремленность. Она здесь не более, чем заданность, предетерминированность целеполагания и целедостижения исходным телеологическим отношением. Утверждая, что человек ставит перед собой ту или иную цель, мы должны каждый раз иметь в виду, что, в сущности, речь идет только о многоликих воплощениях одного и того же: Цель (с большой буквы) кристаллизуется во множестве промежуточных целей, каждая из которых – лишь средство осуществления вышепоставленной или вышестоящей. Но тогда любой индивидуальный акт есть, в конечном счете, проявление внешней целесообразности, все есть лишь средство для осуществления чего-то и лишено самоценности.

Целостность. Постулат сообразности гарантирует единство всевозможных форм проявления активности человека. Все они, как вокруг оси, вращаются вокруг телеологического отношения, принимаемого за основное. Но идея целостности ( целокупности ) есть, как известно, идея не простого единства, а единства в многообразии . Сомнение лежит как раз в этом пункте: о каком многообразии может идти речь, если проявления активности трактуются как существенно совпадающие между собой по своему действительному предназначению? Независимо от того, будут ли они рассматриваться как равнозначные или иерархизированные с точки зрения главенствующей Цели, существенная однородность их гарантирована. Используя метафору В.П.Зинченко можно сказать, что личность выступает здесь как “административное учреждение”, правда, в одном случае в виде одноэтажного здания с мезонином, а в другом – как пирамида с непременным “хозяином” на верхнем этаже. Целостность индивида при этом редуцируется, выступает как “одномерность” его бытия, единообразие его активности .

Развитие. Постулат сообразности удобен тем, что он предрешает взгляд на человека как на самостановящееся существо. Имеющиеся холистические трактовки личности вполне адекватны этому постулату, что, несомненно, возвышает его в наших глазах. Однако существует и другое слово, не менее точно выражающее суть – преформизм , принцип которого и состоит в “саморазвертке”, самораскрытии того, что предзадано, предвосхищено в Цели. При подобном взгляде идея развития личности сводится к представлениям о “росте ее изнутри”. Предметно-социальная среда существования человека выступает при этом в роли обстоятельств развития, имеющих внешний и случайный характер. Таковы последствия открытого принятия идеи трансцендентального субъекта для понимания личности как особой инстанции в организации эмпирического индивида. В представление о личности как о целокупном субъекте активности вносятся существенные ограничения. По сути, мы стоим на пороге отрицания свободы, целостности, устремленности, развития человека как носителя личности: свобода здесь выступает как иллюзия самосознания, устремленность сводится к заданности, целостность – к единообразию, развитие – к самодетерминации в рамках предсуществующего.

Итак, постулат сообразности логически несовместим с идеей субъектности. Задумаемся: бесспорен ли постулат сообразности как конкретно-психологическая модель мировидения?

1. Рассматривая гомеостатическую, гедонистическую, прагматическую формы реализации постулата сообразности, справедливости ради отметим, что, конечно, в истории психологии отношения между этими концепциями едва ли можно было бы назвать добрососедскими. Однако, имевшиеся прецеденты взаимной критики позиций друг друга не затрагивали, как нам представляется, главного, того, что объединяет их все: стремления авторов и адептов указать изначальную Цель, чтобы затем вывести из нее или свести к ней все без исключения факты поведения и сознания человека. Сообразуемость с этой Целью, неизменно принималась за критерий совершенства организации индивида. Увы! Ни гомеостатическая, ни гедонистическая, ни прагматическая разновидности постулата сообразности, не могут постоять за себя, и более того, сами свидетельствуют против себя, как бы снимая себя изнутри. “Гомеостатический” человек, стремясь к душевному равновесию, расплачивается за него уязвимостью. “Гедонистический” человек объективно ставит себя перед дилеммой: либо пресыщение, либо необходимость, и должен постоянно обновлять свои ощущения, что приводит его в ситуацию риска с сомнительными по своим гедонистическим результатам последствиями; “прагматический” человек, о котором Э.Берн говорил, что его сознание озабочено будущим и находится не там, где находится его тело, упускает достигнутое во имя того, что будет упущено им позже (подробнее об этом см. Петровский, 1993).

2. Кроме того, когда мы от чисто теоретического “моделирования” переходим к рассмотрению фактов, а именно, когда под этим углом зрения мы исследуем витальные контакты человека с миром, его предметную деятельность, общение, самосознание, то оказывается, что и они в телеологическом отношении не безупречны: постоянная трансценденция, выход за пределы себя! Мне всегда казалась правомерной аналогия с легендарным универсальным растворителем, который растворяет все, и поэтому его не в чем хранить. Таким образом, открывается целый класс явлений неадаптивности – расхождения между целью стремлений и достигаемыми результатами. Заметим, что пафос, с каким обычно говорят, что “человек есть трансцендирующее существо”, здесь ничуть не уместен. Ведь во всех этих случаях неадаптивность как выход за границы предустановленного имеет непроизвольный и непредотвратимый характер.

Если отказаться от идеи универсальной целевой регуляции и заданности (постулата сообразности) и принять альтернативный принцип (назовем его здесь принципом неадаптивности ), то выяснится, что при этом, точно так же, как и в первом случае, девальвируется идея субъектности. Свобода человека при этом подменяется его зависимостью от внешних обстоятельств и поворотов судьбы; Целеполагание обессмысливается, выглядит самообманом; Целостность утрачивается; Развитие сводится к дрейфу.

Не означает ли сказанное, что следовало бы вообще отказаться от помыслов воплотить идею субъектности в “материале” индивидуальной активности (а вместе с тем – и от стремления отстоять “личностность” индивида)? Или, быть может, все-таки удастся найти путь позитивного решения этой проблемы? Единственная возможность возвращения себе этого желанного качества состоит в том, чтобы взять на себя ответственность за осуществление действий с непредрешенным исходом, иначе говоря, быть субъектом избрания целей, результат достижения которых непредрешен. Открывающаяся индивиду перспектива неизведанного должна содержать в себе вызов , отвечая на который, индивид производит (или как мы предпочитаем говорить – полагает себя ) как субъект.