Психология террориста: Почему люди начинают убивать ради идеи

– Из съестного у нас тут только пончики, но мы сейчас что-нибудь придумаем.

Аджмал возразил:

– Нет, нет, не беспокойтесь. Пончики – это то, что нужно. Я бы съел пончик с арахисовым маслом. – Он взглянул на меня и улыбнулся. – Немного белка не помешает.

Я понял, что он даже не завтракал. Но этот парень умело использовал свое обаяние. Неудивительно, что он был вербовщиком.

Мы ждали минут пять, пока не освободится комната для бесед. Помещение, куда привели Аджмала, было просторным, и я предположил, что это комната отдыха. Тут был и телевизор (довольно старый – я ожидал увидеть модель поновее), и множество книг, и удобные диваны и кресла. Аджмал сел на диван, а я устроился в кресле так, чтобы видеть собеседника чуть сбоку. Я спросил Аджмала о его семье. Он часто писал мне, как его участие в террористической деятельности повлияло на его семью и что он переживает о том, что принес родным столько горя. Принесли кофе. Мы выпили его и направились в небольшую комнату для бесед шагах в тридцати от комнаты отдыха. Там стоял круглый стол, вокруг которого были расставлены четыре стула. На стене висел еще один допотопный телевизор, выключенный. Охранники вышли, оставив дверь приоткрытой. Я не слышал их и решил, что они вернулись в комнату отдыха. Как только мы остались с Аджмалом вдвоем, он взглянул на меня и сказал:

– Спасибо, что приехали. Я знаю, вы очень заняты.

– Да, – ответил я, – но, если честно, я рад, что в данную минуту нахожусь именно здесь.

Я перевел дух. Пора было переходить к делу. И я начал так:

– Не знаю, сколько у нас времени, но я буду здесь, пока вам будет приятно мое общество.

Потом я спросил Аджмала, о чем с ним можно поговорить.

– О чем хотите, – был ответ.

– Итак, прежде чем мы приступим к разговору, я должен кое-что уточнить. Я уже писал об этом и тем не менее повторю: ни одно ваше слово не будет использовано для смягчения вашего приговора. – Он кивнул прежде, чем я успел закончить, но я хотел убедиться, что он меня правильно понял. – Эту встречу организовали наши общие знакомые – они там, за дверью, и я знаю, что они хотят поддержать вас в вашем стремлении порвать с экстремизмом и помочь вам на этом нелегком пути, но от себя лично я могу сказать только то, что сказал. Я не собираюсь вам лгать.

Аджмал ответил:

– Я знаю. Спасибо, что снова об этом напомнили. Но если бы я вдруг решил, что вы меня обманываете, я бы сразу же перестал с вами разговаривать.

Я кивнул и добавил:

– Я знаю, и вы должны знать, что не обязаны говорить со мной. Я не работаю на ФБР. Его сотрудники помогли организовать нашу переписку, но я не имею на них никакого влияния. Полагаю, им интересно, как протекает наша беседа.

– Знаю, – ответил Аджмал, – но, как вам известно, я постоянно учусь, много читаю, и мне было о чем подумать, пока мы с вами переписывались. Благодарю вас за интерес ко мне, профессор Хоган.

Я вспомнил, что Аджмал разрешил мне говорить о чем угодно. Хотелось поговорить обо всем. Почему он принял ислам? Стало ли его мышление более радикальным после принятия ислама? Или наоборот? А вдруг это было просто совпадение? Какое воспитание он получил, какие потрясения ему пришлось пережить в семье? Может быть, он согласится рассказать, как попал под влияние идей Анвара аль-Авлаки, одновременно развивая свои идеи и критикуя учение аль-Авлаки? Я не эксперт по джихадизму (и никогда им не был), поэтому мы с Аджмалом никогда не обсуждали идеологическую доктрину и тонкости понимания джихада – ни в контексте терроризма, ни вне его. Мне как психологу было любопытно что-то узнать о самом моем собеседнике, о его мотивах и о том, какие проблемы, по его мнению, стоят перед ним на пути, ведущем к отказу от насильственного экстремизма. Я понимал, что он пытается решить множество серьезных личных проблем, которые, возможно, и привели его в террористическую организацию. Кроме того, я заметил, что он каждый раз тщательно взвешивает свои слова, пытаясь понять, о чем можно со мной говорить, а о чем лучше умолчать. Видимо, думал я, он довольно умен и понимает, что окружающие тоже его оценивают, решают, на какой стадии он находится и действительно ли готов отказаться от экстремизма. Сомневается ли он в выбранном пути? Беспокоится ли о том, что его по-прежнему считают слишком радикально настроенным, и это, возможно, помешает обжаловать приговор? С другой стороны, если честно рассказать о своем внутреннем конфликте, не поможет ли это убедить судью, что он уже вступил на путь исправления? И это еще далеко не полный перечень вопросов, которые мне хотелось задать Аджмалу.