Психология террориста: Почему люди начинают убивать ради идеи

Я понимал, что у нас не так много времени, чтобы обсудить все эти вопросы, даже если мы целый день проведем за беседой, и поэтому решил, что для начала лучше просто укрепить установившееся между нами взаимопонимание. Это поможет нам обоим чувствовать себя более непринужденно. Я собирался начать с разговора о противодействии насильственному экстремизму – Аджмал был увлечен данной темой и писал об этом в своих письмах. У него было множество идей, касающихся того, какую пользу обществу он мог бы принести в качестве «бывшего». Когда я предложил вернуться к этой теме, Аджмал с энтузиазмом кивнул. Я задал несколько общих вопросов о том, что он думает о противодействии насильственному экстремизму. Аджмал занервничал. Он говорил быстро, отводил глаза, потирал руки, перескакивал с одной темы на другую. Казалось, даже воздух вокруг нас был наэлектризован, и я решил дать Аджмалу выговориться. Его энтузиазм оказался заразительным. Он был очень начитан, и ему многое хотелось рассказать. По ходу дела он то и дело упоминал тот или иной научный труд. «Да, вот это исследование [Клинта] Уоттса ‹…› хорошее, очень интересное. Вы читали другую его работу, в соавторстве с [Уиллом] Маккантсом? Прочитайте, не пожалеете». И так далее, и конца этому не было. Он был в курсе научных дискуссий и результатов исследований. Время от времени он бросал на меня быстрый взгляд и, заметив, что я согласно киваю, переводил дух и говорил: «Извините, я слишком много болтаю». Он был увлечен, поглощен обсуждаемой темой – и как только расслабился, мы перешли к интервью. В течение следующего часа мы сделали больше, чем могли бы сделать за неделю не слишком комфортной переписки по электронной почте.

В общем, почти два часа мы потратили на «интеллектуальную» научную дискуссию о природе терроризма и противодействии экстремизму. Аджмал явно получал удовольствие от беседы. Я спросил, какую роль он мог бы сыграть в борьбе с терроризмом. Ему было что сказать и по этому поводу. Он полагал, что мог бы говорить с теми, кто вступил на путь радикализации. Он часто напоминал, что готов помогать в «разных инициативах» – к примеру, рассказывать людям о том, как работает радикализация, и оказывать поддержку правоохранительным органам. Я заметил, что, говоря о последних, Аджмал часто употреблял местоимение «мы». Похоже, так он пытался убедить меня, что мог бы содействовать им. Он не раз намекал, что помогает ФБР в работе по предотвращению и пресечению терроризма. Меня не интересовали подробности его сотрудничества с ФБР, но я отметил, что Аджмал как человек, «прошедший через это», считает, что может оказать существенную помощь в деле противодействия терроризму. Он признал, что характер террористической угрозы сегодня изменился, и в связи с этим самокритично заметил: «Возможно, то, что я скажу, уже неактуально или неуместно, но я все еще верю, что смогу достучаться до самых фанатичных салафитов – на форумах или еще где-то».

Мне стало любопытно. Я спросил его, как и где, по его мнению, он может лучше всего проявить себя и почему. Собирается ли он использовать в своей будущей работе умение разбираться в интеллектуальных тонкостях джихадизма, глубокое знание истории или личный опыт участия в террористическом движении? Ведь он был добросовестным вербовщиком джихадистов, и притом весьма эффективным. Потом он попал в тюрьму, а теперь вступил на путь дерадикализации. Ему определенно есть что рассказать, и его личная история не может не вызывать интереса. Аджмал начал говорить медленнее, тщательно подбирая слова. Он сказал, что до конца не разобрался в некоторых вопросах, и, хотя, по его словам, занял «однозначную и твердую» позицию по отношению к насилию, вынужден был признаться: «Не уверен, что готов прямо сейчас подвести черту и сказать: "Я думаю только так, и никак иначе"». Многие «бывшие» долгое время продолжают испытывать сомнения даже после дистанцирования от терроризма и боятся показать, что в душе у них идет борьба. Говорил ли Аджмал искренне и рисковал, или это был всего лишь хорошо просчитанный ход? Я спросил, что он думает о такой неоднозначной позиции. Может быть, его беспокоит то, что она вызовет подозрения? Он ответил, что неоднозначность суждений помогает завоевать доверие. Я поинтересовался, чье доверие он имеет в виду. Доверие других террористов, готовых покинуть организацию? Или агентов ФБР? Аджмал поерзал на стуле, его явно встревожили мои слова. Он признался, что, говоря о своем внутреннем конфликте, старается быть искренним и в то же время испытывает дискомфорт, поскольку чувствует, что должен делать четкие и недвусмысленные заявления, чтобы успокоить окружающих. Вскоре после этого Аджмал заговорил о подготовленном им документе, который должен был сыграть важную роль при обжаловании приговора. В документе подробно рассказывалось о том, как он пытается порвать с экстремизмом. Неожиданно Аджмал сказал: