Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

За пределами тюрьмы имелась специальная команда психиатров, которая должна была заботиться о таких пациентах и изо всех сил стараться убедить их принимать положенные лекарства (зачастую речь шла о том, чтобы каждые две недели делать укол). Если было известно, что пациент, прекратив принимать лекарства, с опасным пренебрежением относится к себе, или нападает на других людей, или делает и то, и другое, эта команда могла заставить его возобновить прием необходимых препаратов.

Я позвонил психиатру, отвечавшему за лечение этого человека за стенами тюрьмы, и попросил, чтобы он принял пациента в свою больницу. Для этого требовалось, чтобы он лично посетил пациента, а поскольку затягивание дела — мелкокалиберное оружие администратора, он заявил, что сможет прийти самое раннее через две недели.

Между тем ситуация становилась нестерпимой, хоть ее и терпели. Вся больница воняла как канализационная труба, безумец никому не давал спать по ночам своими невнятными воззваниями к миру, он становился все более тощим, и вообще он (если воспользоваться выражением из моего детства: так обо мне говорили, когда я ленился как следует причесаться, что бывало частенько) походил на Дикаря с Борнео.

Примерно через две недели после того, как его поместили в больничное крыло, я пришел туда по завершении ланча — и обнаружил рядом с ним двух сотрудников тюрьмы, недоуменно и недоверчиво качавших головой. Как выяснилось, больного только что удосужился посетить его психиатр, тот самый.

— Что стряслось? — спросил я.

— Сэр, доктор сказал: «Это просто такое поведение», — сообщил один из этих сотрудников.

«Это просто такое поведение» — фраза, которую тюремные служащие произносили, когда считали, что заключенный дурно ведет себя из-за злобности натуры, а не из-за помешательства.

— Он сказал, что никакой он не псих, сэр, — заявил другой. — Сказал, что он прикидывается, роль играет, как артист.

Состояние больного продолжало ухудшаться. Во время своего визита его психиатр сказал, что у пациента наступит спонтанное улучшение, как только он поймет, что его поведение не приносит ему никакой выгоды. Еще через две недели психиатр согласился (по телефону), что это маловероятно, но добавил, что ухудшение состояния этого заключенного лишь признак его упрямства. Прошла еще неделя, и врач согласился, что арестант и в самом деле болен, но что он, врач, к сожалению, не может предоставить ему сейчас койку в своей больнице: свободных мест там нет. Таким образом, перед ним открывался простор для дальнейших увиливаний.

Миновала еще неделя. Я предложил, чтобы мы пошли до конца и начали взимать плату с тех, кто захочет прийти поглазеть на него (если желаешь еще и подразнить его — заплати дополнительную сумму). Позвонив одному из наших юридических консультантов, я осведомился, имею ли я право лечить этого больного против его воли (с учетом затягивания его перевода в другую больницу и тех ужасающих условий, которые он создал для себя и окружающих). Но юрист ответил, что нельзя, это стало бы нарушением его человеческих прав. Принудительное лечение дозволялось, лишь если пациент лишен способности решать за себя самостоятельно и если перед нами вопрос жизни и смерти (в данном случае дело обстояло не так). Тогда я спросил: а как насчет прав других заключенных, как насчет прав тюремных служащих? Неужели у них нет права спокойно пожить, вдыхая при этом воздух, лишенный зловония? Получалось, что нет: права человека не простираются настолько далеко.

В конце концов, донельзя раздосадованный этой канителью (всеми этими отсрочками и откладываниями в долгий ящик), я попросил нашего тюремного фотографа сделать снимки пресловутой камеры. Он внял моей просьбе. На другой день я в который раз позвонил психиатру и заявил, что если для этого пациента не подготовят койку, то я завтра же отправлю эти снимки лично министру внутренних дел, приложив к ним словесное описание камеры и осведомившись, считает ли он, что заключенные должны содержаться в таких условиях. Койка для нашего пациента тут же нашлась.

Впрочем, в защиту этого психиатра следует заметить: я уверен, что в его распоряжении действительно имелось мало коек, поскольку большинство койко-мест в его больнице было свернуто. Поэтому он испытывал на себе нешуточное давление, пытаясь подгонять свои диагнозы к доступным койкам, а не наоборот. Это «давление фактора коек», по сути, переросло в давление на интеллектуальную и нравственную честность. Возможно, в мыслях психиатра имел место следующий ложный силлогизм:

Этого человека нужно положить в больницу и разместить на койке.

Свободных коек в больнице нет.

Значит, этого человека не нужно класть в больницу и размещать на койке.

После того как этого мужчину все-таки увезли в больницу, ко мне явился комендант тюрьмы.

— У вас есть фотографии его камеры? — поинтересовался он.

— Да, — ответил я. — И я собирался отправить их министру внутренних дел.

— Это абсолютно запрещено, это противоречит всем правилам. Вы молодец!