Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра

Я относился к этому коменданту с глубочайшим уважением (при мне это был последний — и лучший из всех, кого я знал). Ему не свойственно было делать выговор человеку, который ради благой цели нарушает правила с риском для себя. В отличие от многих других комендантов, он выслужился из низов, так что знал каждый аспект работы изнутри. Он был гуманен без сентиментальности, он не питал иллюзий насчет человеческой натуры и при этом не впадал в цинизм, он умел устанавливать правила так, чтобы им не поклонялись, словно идолам. К нему явно было неприменимо известное поэтическое описание:

Начитанный Болван-невежда не смекает,
Что знанья — прах в обширном черепе его,
Он языком свои же уши поучает
И вечно слушает себя лишь одного.[31]

Новая деятельность в области убийств

Вскоре после того, как я отработал последний день в тюрьме и в больнице, меня попросили принять участие в расследовании пяти убийств, совершенных пациентами с психическими заболеваниями (за одним убийством последовало самоубийство преступника); все они произошли на небольшой территории на протяжении короткого интервала времени. Требовалось выяснить: имелись ли в ходе лечения этих больных какие-то схожие ошибки, которые в конечном счете привели к этому трагическому исходу?

Инициаторы расследования предположили, что сразу столько редких с точки зрения статистики событий не могло произойти случайно. Впрочем, последующий статистический анализ (не стану делать вид, будто я понимаю его тонкости) показал, что теоретически происшедшее все-таки могло быть следствием случайности, а значит, из него нельзя извлечь каких-либо уроков — если только кто-нибудь вообще в состоянии усвоить такие уроки (в чем я сомневаюсь — исходя из собственного опыта).

Но эти данные пришли слишком поздно. Мы с двумя коллегами по расследованию уже провели свои изыскания. Для меня извлеченный урок был ясен как день. Лишь в одном из пяти случаев хоть кто-то из медицинского персонала записал историю болезни пациента (хотя часто можно видеть наглядные примеры того, что больные предпочитают именоваться пациентами, их теперь всегда называют «клиентами» — потому что, видите ли, слово «клиент» меньше стигматизирует: такого рода двоемыслие все чаще служит предпосылкой успешной карьеры в Национальной службе здравоохранения). На сотнях страниц заметок о других четырех делах не нашлось истории болезни, хотя ее запись — основополагающая задача всякой клинической работы.

В том единственном случае, когда медсестра все-таки записала историю болезни пациента, она совершенно проигнорировала ее очевидную важность. Казалось, она думала, будто фиксирование истории болезни — самоцель, некая религиозная церемония, призванная умилостивить невесть какое божество.

Никакая история болезни не могла бы яснее предсказать эту чудовищную развязку (убийство с последующим суицидом). Пациент, о котором идет речь, прежде уже предпринял попытку самоубийства (находясь в состоянии отчаяния) — и его лишь с огромным трудом удалось все-таки уговорить лечь в больницу: без этого лечения он бы не выжил. Все (и детали его биографии, и особенности его характера, и статистика) указывало на то, что он, вероятно, в ближайшем будущем собирался свести счеты с жизнью. Более того, он довольно откровенно заявлял, что таково его намерение. Медсестра прилежно записала все это — и заключила, что его надо немедленно выписать из больницы без всякой договоренности о дальнейших обследованиях. Не прошло и суток, как он убил свою жену и покончил с собой (путем самосожжения).

Подавляющее большинство документов по остальным делам состояли из так называемых анкет оценки риска. Их заполняли сотни раз.

На одни и те же вопросы давался ответ «да» или «нет» в виде галочки или крестика, проставляемых в каждой графе. Впрочем, трудно было поверить, что в каждом случае пациенту действительно задавали эти вопросы, иначе опрашивающие просто свели бы его с ума. Но больше всего меня в этих анкетах поразило (если не считать их несметного количества) то, что эти галочки и крестики, казалось, распределены случайным образом: иногда на вопрос «Совершал ли пациент акты насилия в прошлом?» давался ответ «да», иногда — «нет», причем зачастую эти противоположные ответы касались одного и того же пациента, тогда как анкеты заполнялись в дни, непосредственно следовавшие один за другим. Это противоречие ни разу не отметили те, кто вроде бы ухаживал за пациентом. Кроме того, когда ответ был «да», никто и не думал поинтересоваться, в чем состояли эти акты насилия и при каких обстоятельствах пациент их совершал.