Психопатология обыденной жизни

В настоящее время я предполагаю, что это осознанное неведение и неосознанная информация о мотивах случайностей в психике образуют один из психических корней суеверия. Поскольку суеверный человек ничего не знает о мотивах собственных случайных действий, а факты их наличия требуют определения местонахождения такой мотивации, то он вынужден путем сдвига помещать его во внешний мир. Если же такая связь существует, то она вряд ли ограничена этим единичным случаем. Фактически я считаю, что значительная часть мифологического мировоззрения вплоть до самых современных религий – это не что иное, как спроецированная во внешний мир психология. Смутные догадки (так сказать, эндопсихическое восприятие[222]) о психических факторах и отношениях[223] с бессознательным, отобразившихся (сложно сказать как-то иначе) в аналогии с паранойей, призваны в данном случае помочь в конструировании сверхчувственной реальности, которую наука обязана опять превратить в психологию бессознательного. Можно было бы отважиться таким путем распутать мифы о рае и грехопадении, о Боге, о добре и зле, о бессмертии и т. д., превращая метафизику в метапсихологию. Разрыв между спекуляцией параноика и умозрением суеверного человека не так велик, как кажется на первый взгляд. Когда люди начали мыслить, они были вынуждены, действуя, как известно, антропоморфно, разложить внешний мир на множество личностей, подобных себе; случайности же, интерпретируемые ими с позиции суеверий, становились, соответственно, действиями или высказываниями людей. Они вели себя совсем как параноики, делающие выводы на основании почти неприметных знамений, подаваемых им другими людьми, или, как все здоровые индивиды, которые, имея на то право, делают случайные и непредсказуемые деяния своих близких основой для оценки их характера. Суеверия выглядят неуместными в рамках нашего современного естественно-научного, но все еще далеко не завершенного мировоззрения. В мировоззрении донаучных времен и народов они были вполне оправданными и последовательными.

Римлянин, отказывающийся начинать важное дело, если ему не предшествовал благоприятный полет птицы, был в известном смысле прав; он действовал логично, сообразно исходным убеждениям. Но если он отказался от действия из-за того, что споткнулся о порожек своей двери («un Romain retourneraits» – «римлянин вернулся»), он на голову превосходит нас, неверующих в приметы. Он – лучший знаток человеческой души, чем мы стараемся быть, ведь то, что он споткнулся, должно доказать ему наличие в его внутреннем мире сомнения, контрустремления, мощь которого в момент совершения действия уменьшит силу его замыслов. Полный же успех возможен, естественно, только когда все психические цели совместно устремлены к заветной цели.

Как отвечает шиллеровский Вильгельм Телль, очень долго не решавшийся сбить яблоко с головы своего мальчика, на вопрос фохта, зачем он вынул из колчана вторую стрелу:

Стрелою этой я пронзил бы… вас,
Когда б попал нечаянно в ребенка, —
И тут уж я бы промаха не дал.

Ф. Шиллер. Вильгельм Телль.

Действие третье, сцена третья

(перев. Н. Славятинского)

* * *

Г. Кому случалось изучать скрытые движения человеческой психики средствами психоанализа, тот в состоянии сказать кое-что новое об особенностях бессознательных мотивов, проявляющихся в суевериях. На примере порой весьма интеллигентных, страдающих от навязчивых мыслей и действий невротиков яснее всего видно, что суеверие возникает из побуждений враждебности или жестокости. В значительной мере они представляют собой предвкушение несчастья. Тому же, кто часто желает зла другим людям, но в результате воспитания в пользу добра вытеснил такие желания в бессознательное, особенно свойственно ожидать наказания в виде бедствия, угрожающего ему извне, за такую бессознательную злобу.