Психопатология обыденной жизни

Из моего психотерапевтического опыта могу привести еще один случай, когда убедительное свидетельское показание дала рука, забавляющаяся лепкой из хлебного мякиша. Моим пациентом стал мальчик, еще не достигший тринадцатилетнего возраста, но уже почти два года страдавший тяжелой истерией. После длительного пребывания в водолечебнице, оказавшегося безрезультатным, я взял его наконец на психоаналитическое лечение. Согласно моему предположению, он уже должен был провести некоторые сексуальные наблюдения и, в соответствии с возрастом, его мучили какие-то вопросы пола. Однако я воздерживался прийти ему на помощь со своими разъяснениями, поскольку собирался еще раз проверить свои предположения. То есть намеревался выяснить, каким путем у него стало бы пробиваться меня интересующее. Мое внимание тогда привлекло то, что однажды он что-то перекатывал между пальцами правой руки, затем сунул это в карман, но и там продолжал свое занятие, потом вытаскивал это что-то и т. д. Я не спрашивал, что у него в руках; однако он сам показал мне это, неожиданно разжав руки. Это был хлебный мякиш, смятый в комок. На очередной сеанс он снова принес такой комок и, пока мы вели беседу, лепил из него, с невероятной быстротой и с закрытыми глазами фигуры, привлекшие мое внимание. Нет сомнений, фигуры были человеческими, с головой, с двумя руками, с двумя ногами, похожие на самых грубо сработанных доисторических идолов, между ногами у фигурок был какой-то отросток, который он заметно заострял и удлинял. Как только с этим отростком было покончено, мальчик снова сминал человечка, позднее он стал его сохранять, но такой же отросток он вытягивал из спины или из какого-либо другого места, чтобы завуалировать смысл первого. Я хотел дать ему знать, что понял его, но при этом лишить возможности отговориться тем, что во время лепки человечка он об этом не думал. С этой целью я неожиданно спросил его, помнит ли он историю с римским царем, ответившим посланцу своего сына пантомимой. Припомнить этого мальчик не захотел, хотя должен был изучать это гораздо позже меня. Он только спросил: не история ли это с рабом, у которого на выбритом начисто черепе был написан ответ[173]. «Нет», – пояснил я и стал рассказывать: царь Тарквиний Великолепный повелел своему сыну Сексту прокрасться во враждебный латинский город. Сын, приобретший со временем в этом городе приверженцев, послал к царю гонца с вопросом, что следует делать дальше. Царь ничего не ответил, а пошел в сад, велел там повторить вопрос и стал молча сбивать самые большие и красивые головки мака. Гонцу не оставалось ничего другого, как доложить об этом Сексту, который понял отца и нашел подходящий случай, чтобы убить самых видных граждан города.

Пока я рассказывал, мальчик перестал лепить, а когда я стал описывать, что сделал царь в саду, уже при словах «молча сбивать» молниеносным движением оторвал голову у своего человечка. Стало быть, он меня понял и заметил, что понят мною. Теперь я мог его спрашивать напрямую, рекомендовать, что ему следует делать, и в течение короткого времени с неврозом было покончено.