Птенчик

Она откинулась на спинку кресла.

– Что за идиотский вопрос? Я не ходила с тобой раньше и не пойду сейчас. Доктор Норвелл сообщит, если твоё поведение или твои ответы вызовут у него беспокойство.

– Извини.

Дверь Риккардо открыла подслеповатая экономка Мэри. Она предупредила, что доктор Норвелл задерживается и пригласила его в гостиную, предложила Риккардо чай, а, когда он отказался, с минуту смотрела на него с глупой улыбкой, после чего развернулась и, перебирая ногами как механическая кукла, ушла на кухню. Риккардо понимал, что экономка плохо видит, и всё же иногда думал, что она не человек, а пришелец из фантастического фильма.

В кабинете Норвелла какая-то женщина кричала, что её дочь не сумасшедшая. Риккардо поджал губы: когда мать привела его на первый приём, то даже не заикнулась, что он не психопат. Не убийца.

Она не объяснила, зачем он сюда ходит, зато повторяла, что однажды Риккардо поблагодарит её за беседы с Норвеллом.

Риккардо засомневался, что мать дождётся «дня его благодарности», когда уловил смысл встреч с психотерапевтом.

Массивная дверь распахнулась: из кабинета выпорхнула высокая женщина в длинном шелестящем платье и Риккардо, взглянув на неё, на мгновение забыл, что сидит на бархатном диване в гостиной. Незнакомка будто сошла с пожелтевших страниц готического романа, по сюжету которого за ней должен был выскочить призрак, а не доктор Норвелл.

Она выглядела подавленной.

– Моя дочь не сумасшедшая, – женщина подобрала подол платья и проследовала к выходу.

– Мэри! – Норвелл позвал экономку. – Проводи миссис Рост.

Примчавшаяся с кухни Мэри открыла ей дверь.

– Не сумасшедшая, – миссис Рост обернулась.

Толстыми пальцами Норвелл прошёлся по липкому лбу.

– Матери проще поверить, что в её ребёнка вселился демон, чем в то, что он унаследовал психическое заболевание, – сказал он, когда в гостиной остался только Риккардо. – Проходи.

Густой аромат духов миссис Рост смешивался с запахом свежего дерева, исходивший от расположенного во всю стену книжного шкафа.

Риккардо слегка улыбнулся, представив, как два бобра с модными причёсками грызут дерево, политое «Шанель №5».

Он опустился в кожаное кресло и принял мрачное выражение лица, когда Норвелл, заметивший его улыбку, сделал пометку в записной книжке.

В этой комнате нельзя улыбаться. Каждая твоя эмоция расценивается как потенциальный сигнал к «поломанному гену».

– Как твои дела, Риккардо? – Норвелл сел напротив него за письменный стол.

– Хорошо.

Этот вопрос носил для Риккардо два оттенка.

Первый – чёрный: тот, с которым отец интересовался за ужином, как прошёл его день. Риккардо чувствовал, что интерес отца был искусственным, и отвечал ему короткими избитыми фразами, на которые он кивал и погружался в печатный мир своей газеты.

Второй оттенок – серый: с ним доктор Норвелл расспрашивал Риккардо о его настроении и желаниях, хотя не признавал в нём ни психопата, ни убийцу.

Новая пометка на бумаге – чёрточка.

– На этой неделе тебя посещали мысли об убийстве или самоубийстве?

<Пока не пришёл сюда – не посещали>

– Нет.

Чёрточка. Чёрточка. Чёрточка.

Доктор Норвелл отложил записную книжку.

– Поговорим о твоём состоянии?

[1] отсылка к рассказу «От рождения до смерти»

Глава седьмая

Киносеанс

18 октября 1977 год

Вешалка со строгим чёрным костюмом висела на ручке шкафа. Белая рубашка, пиджак, брюки, – все они насмехались над Риккардо. Он смотрел на них, сидя на стуле в трусах и носках, и не представлял где взять силы, чтобы натянуть на себя хотя бы одну вещь, если ощущал холод ткани, не прикасаясь к ней.

Больше всего пугали крошечные пуговицы рубашки, особенно та, что располагалась под воротником. Отец обязывал застёгивать их все. Он знал, что означала для Риккардо последняя пуговица; знал, что она была сигналом для невидимой змеи, притаившейся на шее его сына; знал и следил, чтобы Риккардо не оттягивал воротник, когда змея начнёт его душить.

Риккардо перевёл взгляд с костюма на открывшуюся дверь. В комнату вошёл отец и бросил на кровать коробку в подарочной упаковке. На обёрточной бумаге пушистые разноцветные толстомордые котята ловили свои хвосты и гоняли шерстяные клубки.

– Что там?

– Не знаю, мать выбирала, – сказал отец. – Я не разбираюсь во вкусах современных девушек, а ты купил бы какую-нибудь ерунду. Выбрать подарок для женщины – отдельное искусство. А ты им не владеешь.

– Откуда я могу знать, владею я им или нет, если ни разу в жизни никому не покупал подарок?

Отец поправил запонку на рукаве.

– Почему ты ещё не одет? Твоя мать собирается быстрее, – он снял вешалку со шкафа и положил на кровать.

Ненавистная пуговица стала ближе, и будто в насмешку, будто подмигивая, блеснула, но лишь в воображении Риккардо.

Он перевернул вешалку рубашкой вниз и сказал выходящему из комнаты отцу:

– Он сделал это, когда надел костюм.

Отец застыл в дверях. Риккардо не видел, как поменялось его лицо, но подозревал, что сказанным поднял бурю в его сердце, и надеялся, что она состояла не из ярости, а из боли, любви и тоски по старшему сыну.

Он вцепился в косяк, точно жаждал его оторвать.