Птица

Птица пожал плечами. Перед небесными санкциями хотелось хотя бы со стороны поглядеть на крылья, в которых не просто полет, но вихри и грозы. Крылья Ру Птице всегда нравились, возможно, даже больше, чем собственные, но о таком на небе говорить было не принято, как и о многом другом.

– Мои все еще бесполезны. – Он снова пожал плечами. – Не думаю, что когда-нибудь взлечу, а так…

На Ру Птица взглянул почти умоляюще, и тот сдался, поднялся на ноги, выпрямился, осмотрел комнату, выбирая, где бы встать, чтобы не повредить распахнутые крылья. За содержимое комнаты он явно не переживал – что ему пара-тройка снесенных полок и карниз, и так держащийся на одних соплях? Полки, шторы и книги были про жизнь людскую, а в ангельской вечности они были всего лишь бестолковыми артефактами человеческого быта – ни больше ни меньше. Птица внимательно наблюдал за движениями Ру: вот он расправил плечи, выдохнул, прикрыл глаза, а воздух вокруг него завибрировал в предвкушении ангельской благодати. Послышался трепет перьев в воздухе, заполнивший шумом все пространство. Ру открыл глаза. Они загорелись синим, как у самого Птицы когда-то, и в тот же момент за спиной Ру появились огромные крылья, воплотились в человеческой реальности. Они вздрагивали каждым перышком, двигались как будто сами по себе, и свет от них шел такой, что люстра в комнате казалась лишней. Вот ты какой, полет, думал Птица.

Он дотянулся рукой до выключателя, щелкнул им и погасил люстру. Через незашторенное окно первого этажа, кажется, можно было видеть все, и Птице не хотелось бы услышать странные комментарии от соседей или случайно смутить прохожих уж больно реалистично выглядящим косплеем. Затем он встал с кровати и подошел к Ру со спины. Перья в крыльях ангела затрепетали, узнавая Птицу. Ру обернулся, но взгляд Птицы поймать не смог – тот завороженно и совсем бесстыдно разглядывал крылья, почти касаясь их кончиками пальцев.

– Красивые, – прошептал Птица. Ру слышно выдохнул, зажмурился и отвернулся.

Крылья Ру отличались от крыльев Птицы: они были темные, местами отдавали синевой – такую глубокую, как небо перед грозой, – а где-то серели вихрями. Маховые перья были длиннее, но тоньше, «спортивнее», как они шутили на небе, и это помогало Ру лететь над землей низко-низко, так, как Птице не удавалось. Птица помнил эту свою небесную зависть, но он ни разу не обдумывал ее плотно, не позволял ей захватить себя: зависть все же не была добродетелью, тем более на небе. Сейчас Птица позволил себе это чувство, но оно было не злым, а горьким. Какими бы разными ни были их крылья и как бы Птице ни нравились крылья Ру, одно их сейчас отличало резко: перья Ру были наполнены светом и воздухом, трепетали полетом, а перышки Птицы стыдливо прятались под лопатками, повиснув тяжелым грузом и утягивая его к земле.

Птица не сдержался и дотронулся до маховых перьев ладонью. На секунду Ру напрягся, дернул головой, будто пытаясь остановить Птицу, но ничего не сказал. Птица продолжал свое исследование медитативно, медленно пропуская пальцы сквозь перья. Крошечные ворсинки на перьях, трепетавшие в воздухе, отзывались на его прикосновения, тянулись вслед за пальцами, почти оборачиваясь вокруг них. Ру мерно дышал, прислушиваясь к движениям за спиной, и иногда ежился, стоило Птице чуть сильнее зарыться рукой в перья. И правда скучал, думал Птица отстраненно. Маховые перья в крыльях Ру едва слышно звенели в радости. Крылья врать не будут.

Ничего говорить не хотелось, и Птица пытался отсрочить продолжение беседы. Его так и подмывало зарыться в перья лицом, вдохнуть полет и воздух, обнять Ру так крепко, как он только может. Не осознавая, что делает, он уже почти подался вперед, но голос Ру его остановил:

– Хватит, Птица, – прозвучало неуверенно, хрипловато.

Пальцы Птицы замерли, укутанные в перья. С места он не сдвинулся. Ру продолжил, все так же не оборачиваясь, но и не пряча крылья:

– Тебе надо вернуться. Я поэтому тут. Я так долго пытался пробиться к тебе, господи, – шмыгнул он носом. – Все ветерки, все дожди и все глупые голуби, которые кружили за тобой… Это все я был. Не мог же я просто так заявиться! На небе… они… они не разрешали очень долго. Думали, ну, раз ты обжился – то и живи. Завеса ведь вечная, если ее не трогать. Но я не мог так! Ты же не чужой мне!

Птица вспомнил всех подглядывающих с козырька подъезда голубей, которые курлыкали беспрестанно дни и ночи, пока он был дома, вытаптывали подоконник крошечными лапками, а потом взмывали лихо, стоило ему выйти на улицу. Он вспомнил все разы, когда ветер почти буквально его сносил, хотя он не был тростиночкой и комплексный обед на Старой Басманной за сто восемьдесят рублей пунктуально употреблял каждый учебный день. Сколько кепок и шарфов украли у него ветры, он и сосчитать бы не смог!