Птица

В глазах собрались слезы, и он снова закашлялся. Время кончалось, будто кто-то щелкнул секундомером нечестно рано. Добравшись до двери и слепо потянувшись к округлой ручке, Птица вскрикнул. Ручка обожгла пальцы, и он резко отдернул их от двери и прижал к груди.

Птица всхлипнул и упал на колени. Он сразу почувствовал, как пол тоже нагревается, и опустил взгляд, боясь увидеть, как и он раскаляется до невозможного предела. Пол начинал мерцать.

Птица в ужасе затаил дыхание, все внутри него пыталось скрючиться в крошечный комочек и зависнуть в воздухе, пусть даже плотном, лишь бы только не касаться ничего, не сгореть в этой чертовой бане, подловившей его в самом спокойном и счастливом состоянии, в котором он оказался впервые за последние месяцы.

– Да почему же все так по-тупому, господи? – прошептал Птица, едва осознавая, что говорит это вслух. Его никто не слышал, и он в отчаянии опустил голову низко-низко, уже чувствуя, как колени начинает обжигать пол, мерцающий и расцветающий красным светом все сильнее. Птица начал плакать, но слезы, казалось, тоже обжигали его щеки. Он бессильно качал головой из стороны в сторону, отказываясь верить в происходящее.

«Крылья», – вдруг мелькнула у него шальная и едва оформленная мысль. Крылья. Те отозвались в его лопатках, забились знакомым пчелиным роем, жужжа и звеня. Птица снова оглядел комнату: она была слишком маленькая, чтобы взлететь, но, возможно… Хотя бы зависнуть в воздухе было бы достаточно? Крылья участливо звенели в ответ перьями, усиленно желая спасти Птицу.

Не допуская лишних мыслей, Птица напрягся и крепко зажмурился, вызывая в памяти чувство крыльев – невесомости и легкости, полета. Он почти не помнил это чувство, оно поблескивало где-то так глубоко внутри него, что без лопаты и дополнительной помощи не докопаться. Птица сосредоточился, повел головой и зажмурился еще сильнее.

Крылья разрезали парилку ослепительной белизной, и Птица ахнул, поворачивая голову за спину. Еще месяц назад крылья были нерадивой подделкой, грузными тряпицами, которые гораздо явственнее помнили тяжелые дождевые облака и грозы, чем само ощущение полета. Сейчас Птица чувствовал в них небо – всего немного и почти неуловимо, моргнешь и не заметишь, но небо было в крыльях. Небо было в нем. Сила внутри, почти забытая со временем и отчаянием, вдруг встрепенулась.

Чуть дрожа, он посмотрел вперед на дверь, ручка которой все еще горела красным. Он снова попробовал встать на ноги и в этот раз удержался, хотя крылья, к весу которых не привыкло его материальное тело, тянули вниз, но он изо всех сил старался не обращать внимания на тяжесть.

Птица подался чуть вверх, вытянулся весь. Крылья знакомо трепетали. Ну и зачем все эти нелепые испытания, если вот они – его крылья? Желчные мысли барахтались в его голове. Злость снова объяла его целиком, и на этой злости он потянулся вверх еще чуть-чуть, вспоминая самое важное, что было у него на небе, когда не было ничего больше, – полет. Крылья зазвенели в такт.

Полет он ощутил всем своим существом, и ему не надо было переводить взгляд вниз, чтобы увидеть, что он и правда оторвался от пола – совсем чуть-чуть, буквально сантиметров на десять. Внутри разгорались радость и торжество. Птица звонко рассмеялся, разводя руками в плотном паре парилки.

А потом крылья, раскинутые во весь диаметр небольшой комнаты, задели раскаленные лавки. Птица вскрикнул от боли и обернулся за спину: маховые перья, большие и красивые, те, в которые он так любил зарываться пальцами, горели. Птица вытаращил глаза, рот его раскрылся в беззвучном крике. Огонь продолжал лизать перья, и Птица, потеряв баланс от боли, бессильно рухнул на пол. Он снова закричал, а на глазах выступили слезы, он громко всхлипнул: пол раскалился и жег его голые колени. Перья продолжали подгорать, и огонь не останавливался.

– Нет! – завопил Птица громко. Едва соображая от боли, он из последних сил напрягся, убирая крылья, и те исчезли с хлопком, больно отпечатавшись горящими перьями по его лопаткам, выбивая из него вздох. Птица задыхался: маховые перья, объятые огнем, остались на его спине зудящими ожогами, которые, казалось, разъедают кожу, а сами осыпались ворсинками на пол и тут же сгорели. Птица плакал.