Птица огня

Сардан натянул на плечи ящик с инструментами и вошел в здание. Худой волк с проплешинами шагал перед ним. Он поднялся по лестнице, прошел по коридору, снова по лестнице и внезапно вывел музыканта на террасу на вершине открытого амфитеатра. Зрительские места лесенкой сходили к круглой площадке для хора, позади которой расположился прямоугольный помост с повалившимися колоннами. Раньше они подпирали крышу помоста, с которой свисали расписанные декорациями ткани, а сейчас валялись повсюду обломками. Места для зрителей уже были заняты — волками. Те сидели беспорядочно на всех ярусах — то сгрудившись кучками, то брезгливо сторонясь друг друга. Черные, с красными звездочками глаз. Волки посмотрели на музыканта и его спутников, ставших на самом верху амфитеатра, и, тотчас потеряв интерес, повернулись к сцене. Выглянула Саяни, и там, среди камней на помосте, Сардан заметил человеческую фигуру. Прислонившись спиной к основанию разломившейся колонны, сидела прямо на полу принцесса Матараджана Янтала Шрина. Ее светлое, в ночи казавшееся серовато-васильковым платье потемнело в районе живота. Потемнело от крови. Принцесса вздыхала и пустым, ничего не выражающим и не заключающим в себе взглядом смотрела перед собой. Взглядом мертвеца.

Сардан спешно шагнул было вниз по лестнице, но на его пути тотчас выросло несколько волков. Ашаяти потянулась за саблей, Шантари нахмурилась, выпустила когти.

Принцесса подняла голову и посмотрела наверх, но взгляд ее казался таким неясным, что музыкант не понял даже, заметила ли она его. Она положила ладонь на пол и приподнялась, села поудобнее на камни, а второй рукой продолжала зажимать рану на животе. Лунный свет на мгновение пропал, оставив от мира одни звуки, но вскоре снова зажегся, ярче прежнего. Теперь Сардан смог разглядеть глаза принцессы. В них стояли слезы. А по рукам текла кровь.

— Вы чувствуете? — прошептала принцесса, но голос ее слышно было по всему амфитеатру. — Тут ничего нет… Ни запаха… Ни пыли. Времени, смерти — ничего нет… Или, быть может, ничего нет лишь для меня одной?.. Неужели я одна утратила этот дар — чувствовать? Ощущать простые вещи… Запах травы. Камня. Дерева. Интересно, — она немного помолчала, — и больно… Почему так? Может быть потому, что всю жизнь я провела среди самых изумительных и самых прекрасных ароматов этого мира?.. Вся моя жизнь прошла в волшебных садах родового имения Шанитра Сете… Впрочем, насколько они были волшебны я поняла позже, много позже… Самые красивые, самые очаровательные и нежные цветы со всего мира были в этих садах, в пруду текла вода из священных источников, вода — с запахом меда. Деревья были высажены так, чтобы какие-то из них обязательно цвели в каждое из времен года, из-за чего мне порой казалось, что время стоит на месте. Я была окружена этой красотой, этим покоем и мягкой тишиной и воображала, что ничего другого в мире нет… Да, изредка меня отвозили в крытой карете или паланкине на великосветские приемы, на дворянские встречи и празднества, где я играла роль украшения, драгоценного талисмана, что закрепляет высокий статус всего государства. Но видела я только один мир. Мир утонченной красоты и сказочного покоя, мир роскоши и излишеств, где есть все, и все что есть — прекрасно. Очень причудливый мир… Когда меня носили в паланкине, бежавшая рядом стража, как я потом узнала, прогоняла с дороги людей, переворачивала телеги, срывала грязное белье с веревок и окон — и мир, который я видела из своего крошечного, зарешеченного окошка казался пустым, словно никого и ничего в нем не было кроме меня одной и моих слуг.

А у меня было все, чего я пожелаю! Самая вкусная еда, самые роскошные украшения, мне играли музыку лучшие музыканты, впрочем, скрытые от моих глаз стенами узорчатого шелка. У меня было все, но я и палец о палец не ударила для того, чтобы это получить! — снова короткая пауза. — Я могла пролежать весь день в кровати, а мой стол трещал от яств, попробовать которые большинству жителей этой страны не суждено и раза в жизни! Я настолько изнежилась, настолько привыкла к этой жизни, что стала чувствовать… — на лбу принцессы от напряжения выступили складки, — стала презирать тех, кому приходилось прилагать усилия для того, чтобы что-то получить, для того, чтобы выжить… О, как ничтожны в сравнении со мной должны были быть остальные люди, если они работали не для того, чтобы прокормить своих дорогих детей, а для того, чтобы на моем столе гнила еда, которую их дети никогда в жизни не смогут себе позволить! Гнила потому, что мне она не казалась больше вкусной, как обычный человек не ощущает аромата чистой воды…