Птицы белые и черные

— На то у меня и уши, чтобы слушать, — грустно говорил отец. — От тебя ить чего хошь ожидать можно. Недаром по деревне бешеной прозвали… Боле года в замужестве прожила и дитя не родила. Это как понимать?

Маша молча, с ожесточением терла тряпкой и без того чистую клеенку. Поросенок стучал копытцами по полу, хрюкал.

Во дворе вдруг пронзительно взвизгнула собака, заскулила. Потом зазвенело ведро, и в сенях послышалась злая ругань. Отец замолчал, не понимая, взглянул на Машу.

Отворилась дверь, и появился пьяный Андрей. Он хмуро оглядел комнату, Машу, отца, улыбнулся:

— Здравствуйте, добрые родители, здравствуйте, здравствуйте. А эт-то что за бегемот? — И воззрился на поросенка.

— Что это ты водки налился? — строго спросил отец. — Или праздник какой?

— Это, папаша, не ваше дело! У меня, можно сказать, вся житуха сплошь праздник. Вон мой праздник! — Он ткнул пальцем в сторону Маши. Та молчала, опустив голову.

— Свиней в своем доме не потерплю! — решительно заявил Андрей и, упав на колени, принялся ловить поросенка.

— Та-ак получается, — раздумчиво протянул отец и поскреб затылок. — Я тут дочку ругаю, а это, выходит, ты баламутишь. Ты гляди, парень, я тебя живо на пятнадцать суток определю, глазом не успеешь моргнуть. Не трожь поросенка!

Андрей поймал поросенка за ногу, с трудом поднялся. Животное заливалось душераздирающим визгом.

— Вы тут, батя, не командуйте… Я, может, разводиться теперь хочу! Понятно?! — вдруг рявкнул Андрей и ударил в окно. Со звоном посыпались стекла. Андрей швырнул поросенка на улицу.

Тот шмякнулся об дорогу, заголосил пуще прежнего.

— Ты что, бандит, делаешь, а? Ну, погоди! — Отец вскочил.

— Свиней в доме не допущу! — Андрей нетвердыми шагами подошел к буфету, сгреб стопу тарелок и грохнул их об пол. Загремели осколки.

— Все будет в полном порядочке! Все побьем, ничего не оставим! Имею прраво, на личные трудовые деньги куплено! А кому не нравится, может выйти… Я и без зрителей управлюсь. Это вам не кино, а я не Никулин, понятно?! — снова рявкнул он, как медведь, и хотел было загрести чашки, но отец вцепился в него, отвесил звонкую оплеуху.

Маша смотрела на них и вдруг невольно улыбнулась.

И Андрей увидел эту улыбку, и его всего перекосило:

— Видал! Она еще улыбается, а? Весело ей, ха-ха! А че ж ты тогда на островах по ночам шляешься да слезами умываешься, коли весело, а? Любовь свою незабвенную вспоминаешь, да? Как ты там на стройке миловалась да шуры-муры разводила!

— Что ты мелешь, баламут пьяный, балаболка!

— Мне вся деревня в глаза тычет! Ну и баста. Натерпелся! Развод требую! Публично заявляю, при свидетелях! — Андрей указал на отца.

— Уймись ты, уймись, — уже испуганно говорил отец и делал страшные глаза дочери.

— Э-эх, знал бы где упасть, соломки подстелил бы! — Андрей вдруг заплакал, всхлипывая. — Эх, ты!..

Слезы текли по лицу, он старался сдержаться, но не получалось. Андрей оттолкнул отца, вышел из дома, грохнув дверью.

…Он шел через огород, прямо по картофельной ботве, сшибая кочаны капусты и спотыкаясь, и плакал, и его большая, могучая спина по-детски вздрагивала.

Маша догнала его за деревней, на большаке, догнала, бросилась к нему, обняла.

— Андрей, погоди… Ну погоди ты! Андрюша, прости. Знаю, знаю, виновата я, виновата… Ну, прости… Ты знаешь, я говорить только не хотела… Не знаю почему. Не хотела — и все тут… Беременная я, Андрюша… Второй месяц беременная…

Андрей перестал плакать, замер, спрятав лицо у нее на груди. Так они и стояли неподвижно и молча…

…И неожиданно для себя она впервые подумала об Андрее, о своем муже, с которым прожила уже почти полтора года, и вспомнила…

…Как зимой он в одной рубахе рубил на дворе дрова. Высоко поднимал над головой топор, приседал, крякал, и толстенные поленья разлетались с одного удара.

Он ставил новое полено, быстро прицеливался, взмахивал топором. Рубашка взмокла на спине, и от нее шел пар.

Маша стояла на крыльце, накинув на плечи полушубок, смотрела. Андрей обернулся, увидел ее, позвал.

Андрей стоял, вытянув перед собой могучие, словно литые из металла, руки.

Маша складывала ему на руки чурки. Андрей что-то говорил ей, смеялся. Она сложила целую горку, поленья доставали до подбородка.

Он медленно шел к крыльцу, вытянув шею, чтобы видеть ступеньки, и хохотал, и изо рта вырывались клубы пара.

…Но опять отозвалась в душе стройка, общежитие. После приезда жены Николая Маша заболела, слегла в постель.

Она лежала в кровати у темного запотевшего окна, пробовала читать, но тут же откладывала книгу. Подруги за столом играли в домино, с треском стучали костяшки.

— Клава, ну тебя! Дуплиться надо было, а ты спишь!

— Не сплю я! Мне четверочного Галка отрубила.

— Девочки, завмаг сегодня говорил, что к празднику туфли лакированные привезут, модельные…

— Куда ты их наденешь? В сапогах по грязи еле тащишься!

— Ходи, Клава. Все равно мы кончаем.

— Девочки, хватит, в кино скоро…

— Ты с Мишкой идешь?

— Мишка — этап пройденный. Заика он. Пока слово скажет, с тоски помрешь…

Клава достала из шкафчика пакет с яблоками, отнесла Маше.

— Пожуй.

— Не хочется.