Птицы белые и черные

Андрей разливал водку по стаканам. Он хотел налить и Маше, но отец резко остановил:

— Ей не надо!

— О-ох! — с возмущением вздохнула Маша.

— Не охай, не охай, — заворчал отец. — Об дите подумай. Оно в тебе шевелится… Родишь, тогда хоть залейся.

— На-кось кваску, доченька. — Мать налила из жбана в кружку квас, протянула дочери.

Они сидели у невысокой заросшей могилы с покосившимся крестом.

— Могилку-то поправить надоть, — тихо сказала мать. — Крест совсем квелый стал…

Дед Никодим пил с двумя стариками портвейн и закусывал селедкой.

— Я Ваську Кротова помню… Здоровый такой, рожа рябая.

— Ну, ну, — кивали старики и непослушными, узловатыми пальцами вертели козьи ножки.

— Так я с ним на фронт ушел! Он в сорок третьем на мине подорвался.

— Не-е, — покачал головой один из стариков. — Он в сорок восьмом помер, аккурат после Ноябрьских…

— Чурка ты, а не человек! — возмущался дед Никодим. — Я с ним в одной роте воевал!

— Не-е, — упрямо качал головой старик. — Аккурат после Ноябрьских…

По узенькой тропинке, петлявшей меж могил, на велосипеде ехал полуголый парень. Он лихо управлял стареньким дребезжащим велосипедом, а сзади бежал другой мальчишка и плачущим голосом просил:

— Мишка, жила, слазь! Уже третий круг едешь!

Мишка обернулся и, злорадно улыбнувшись, показал догонявшему язык. Тот остановился и громко заревел.

У маленькой могилки с прямым и строгим крестом, сваренным из рельс, сидела сгорбленная старушка и беззвучно плакала, вытирала глаза концами черного платка.

Маша поднялась, медленно пошла по кладбищу.

— Марья, голубь, закурить не найдется? — спросил дед Никодим.

— Не курит она! — ответил Андрей. — Баста, бросила!

— Остепенил, стало быть? — покачал головой дед Никодим.

А Маша медленно шла вдоль кладбищенского покосившегося заборчика.

Из-за ограды показалась Пашкина физиономия, взбудораженная и довольная.

— Маш, куда пропала?! Я тебя везде ищу! Пошли быстрее… Там к тебе какой-то дядька приехал…

— Какой дядька?

— «Какой», «какой»! Ты с ним на стройке работала.

Маша побледнела, отшатнулась назад:

— Что ты мелешь, Пашка? Что ты говоришь?

— Что есть, то и говорю. Он у нас в доме сидит.

— Нет, нет… — Маша качала головой, и из глубины черных глаз поднимался, ширился страх. — Я не пойду… не пойду…

— Че ты испугалась? Мировой мужик! Зажигалку подарил, во! Пашка щелкнул зажигалкой, с удовольствием рассматривал язычок пламени. — Мы с ним бутылочку красного распили.

— Нет, нет… не пойду… не хочу… — качала головой Маша, а сама трясущимися руками повязывала белую косынку.

И пошла через кладбище, мимо могил мужиков и баб, мимо гармониста и поющих девушек. Сначала она шла медленно, часто, с недоверием оглядывалась на стоявшего за оградой Пашку, потом быстрее и быстрее и — побежала…

Она сбросила туфли и бежала босиком по пыльной, убитой солнцем дороге. Платок сбился с головы, трепетал за плечами, волосы растрепались. Вот и дом. Маша рванула калитку, взлетела по ступенькам крыльца, хлопнула дверью и как вкопанная остановилась на пороге.

В первой комнате никого не было, хотя на столе действительно стояла пустая бутылка из-под портвейна и два стакана.

Она медленно, тяжело дыша прошла во вторую комнату, огляделась. Там — тоже никого.

Маша вернулась, взяла со стола пустую бутылку, повертела ее в руках, поставила обратно и побрела в сени, открыла дверь на скотный двор.

В глубине двора, под навесом, из закутка тянула шею пятнистая корова. А перед ней стоял Петя-«фокусник» и кормил корову солью с ладони.

— Что, вкусно? — приговарил он. — Ну жри, жри…

И одет он был, как на парад. В сером японском костюме, замшевых туфлях и ярко-желтой рубашке. И на кучерявой белокурой башке — летняя соломенная шляпа.

Маша улыбалась, а в глазах стояли слезы.

— Петя, — негромко позвала она. — Петенька…

Петя-«фокусник» обернулся, и его физиономия расплылась в торжествующей улыбке:

— Джамайка-а! — завопил Петя и снял шляпу. — Здравствуй, Джамайка!

И Маша бросилась к нему, и они обнялись. Она не могла сдержать слез, быстро говорила:

— Петенька, родненький! Ты ко мне приехал, господи! Как же ты узнал, где живу я?

— В отделе кадров справился, — отвечал смущенный Петя, — отпуск мне дали на недельку, а ехать некуда. Я ж детдомовский. А тут человек, можно сказать, живет, напарница… Полтора года, можно сказать, одну машину гоняли.

Маша тихо плакала, уткнувшись ему в грудь.

— Ну, че ты? Костюм промокнет… Я тут премиальные получил и прибарахлиться решил, нравится?

— Ага. — Маша кивала головой, вытирала покрасневшие глаза. — Пойдем, Петя…

Корова размеренно жевала жвачку, смотрела на них задумчивыми фиолетовыми глазами.

— Как же ты додумался, а? — все еще не веря своим глазам, спрашивала Маша. — Больше года прошло… И ты не забыл меня?

— Тебя забудешь, — усмехнулся Петя. — Я ж в тебя влопался по уши, клинья к тебе подбивал, а ты не замечала… Хочешь фокус покажу, новый, ни за что не догадаешься?

И он тут же выудил из кармана колоду карт.

— Да погоди ты! Идем я тебя с отцом познакомлю, с мужем.

— Замуж вышла? — Петя даже остановился, выпучил глаза.

— Да.