Птицы белые и черные

Болельщики зашевелились, поочередно заглядывали в карты к игрокам, обменивались впечатлениями:

— Роба, он тебя на понт берет. Объявляй девятерную.

— У меня своя голова на плечах, — ответил Голдаев.

— Пас, — сказал Чиладзе.

— Девять пик, — подумав, решил Голдаев.

Стало тихо. И тогда из угла комнаты донесся голос Веньки Черепанова. Он сидел на кровати у окна, а его приятель Борис Шутиков лежал на другой, напротив, и читал книгу или больше делал вид, что читал.

— Не верю я, Боря, хоть режь меня, чтоб в жизни женщины ни одной серьезной минуты не было. Неужели сплошь показуха?

— Да какая она женщина? — перелистывая страницу, насмешливо протянул Шутиков. — Же-е-енщина…

— Замечательная женщина! — горячо восклинул Черепанов. — А кто ж, по-твоему?

— Так… мочалка…

Другой за такое слово про свою любимую женщину 3 ухо дал бы, а Венька только голову опустил. И Шутикову стало неловко:

— Ну, извини, Вень, че ты? Ей-богу, не хотел тебя обидеть. Сам со своими разговорами лезешь, и сам же обижаешься!

— Тихо там! — крикнул кто-то из картежников.

— Тебе, Вень, к психиатру сходить надо, — шепотом проговорил Шутиков. — Она ж смеется над тобой, от души говорю. Может, у нее уже другой появился?

— Она на это неспособна, — тихо возразил Венька.

— Дурной и не лечится. — Шутиков вновь уставился в книгу.

— Играй девять треф, — шепотом советовали Голдаеву. — У него наверняка черва длинная, а у тебя — ни одной, а бубна небось пополам разложилась.

Роберт Голдаев раздумывал.

— Человек вообще плохой не бывает, — убежденно говорил Венька. — Он может, конечно, плохо поступить, если не ведет постоянной душевной работы…

— Чево-о? — удивленно протянул Шутиков. — Это что ж такое?

— Как тебе объяснить? — Венька задумался. — Ты вот книжку читаешь, а они в карты дуются…

— Значит, я хороший, а они плохие? — перебил Шутиков.

— Прямолинейно мыслишь, Шутиков, — вздохнул Венька.

— Девять треф, — наконец решился Голдаев.

— Товарищ ищет смерти, — покачал головой Репьев. — Еще раз попытаемся его спасти. Девять червей.

— Десять пик. — Голдаев невозмутимо улыбнулся.

— Рехнулся, что ли? Откажись, показушник, — зашипели на него Гладышев и Кадыркулов. — Сгоришь без дыма, Роба.

— Давайте посмотримся, — не обращая внимания на советы, сказал Роберт, и посмотрел свои карты, и первым начал раскладывать их на столе.

— Человек каждую минуту обязан думать, зачем он живет на земле и в чем смысл этой жизни, — талдычил Венька.

— Иди ты к черту! — обозлился Шутиков. — Дай почитать.

— А главное в жизни — сколько ты дал, а не сколько взял…

— Уберите от меня этого шизика! — взвыл Шутиков.

— Э-эх, Боря, я с тобой по душам, а ты…

— Чего — по душам? Молотишь языком, а сам не понимаешь, что это такое!

— Понимаю. Главное в чем? Если ты за всю жизнь ни одного человека не сделал счастливым, то цена тебе — копейка.

— Копейка тоже деньги! Копейка рубль бережет, понял?

Терпение у Голдаева лопнуло. Пока партнеры рассматривали разложенные на столе карты и прикидывали, без скольких взяток остается Роберт, он подошел к доморощенному философу, сгреб его сильной рукой за шиворот и, хотя тот упирался, легко протащил через всю комнату до двери и легко выкинул в коридор.

— Ты что-то сегодня свирепствуешь, Роба, — сказал Репьев. — Проигрывать надо уметь.

— Ближе к делу, — обрезал его Голдаев. — Что у нас тут нарисовалось?

— Вы, товарищ Голдаев, без двух взяточек, — ласково, с грузинским акцентом произнес Чиладзе.

В эту секунду в комнату ворвался Венька и решительно выпалил, подойдя к столу:

— Официально заявляю: вы — хамская, грубая личность!

Договорить он не успел, потому что Голдаев молниеносно ухватил его за руку и, видимо, сжал с такой силой, что Венька скривился от боли. Голдаев вновь поднялся и вывел его в коридор.

— Исчезни. — И аккуратно закрыл дверь, набросил на петлю крючок. — Куда ни кинь — сплошные неврастеники, — пробормотал Голдаев. — Ладно, мужики, сдаюсь, проиграл. Сколько там с меня, прикиньте.

— В горе у тебя две тысячи триста, — посочувствовал Чиладзе.

— Роберт Петрович — джентльмен, денег не считает! — весело сказал один из болельщиков, Гладышев.

— С тебя на круг девяносто три кола, Роберт Петрович, — доложил Репьев, который рассчитывал «горку».

— Фью-ить! — присвистнул Кадыркулов. — Неплохо попал!

Но Голдаев совсем не казался огорченным, быстро отсчитал деньги:

— Играть надо в удовольствие, а не для денег.

— Хорошее удовольствие — девяносто три кола! — сказал Репьев.

— Тебе этого не понять, копеечная душа. Могу еще и угостить с проигрыша. Кто в магазин сгоняет? — И Голдаев сверх проигранных денег положил еще десятку.

— Это уж слишком, Роба, — возразил Чиладзе. — Ты и так на праздники без денег остался.

В дверь громко забарабанили, и командирский голос Федоткина произнес:

— Немедленно откройте! Чем вы там занимаетесь?!

Кадыркулов открыл дверь, и в душную комнату как ветер ворвался Степан Егорыч. Следом за ним вошел Венька, глаза его метали молнии, но выяснять отношения при начальстве он не стал.

— A-а, субчики, картежничаете? Хороши, ничего не скажешь. Начальник базы высунув язык шоферов ищет, а они от безделья сохнут.