Птицы белые и черные

— Пожуй, говорят! Витамины, железо. Ты поспи, мы скоро придем. Спи и читай, и не думай ты ни о чем, слышишь?

— Я не думаю…

— Знаю, знаю…

В окно забарабанили так, что, казалось, вылетят стекла.

— Э-эй, заснули?!

Клава забралась на подоконник, открыла форточку.

— Ну, что орешь? Тут человек больной.

— Мальцев разбился!

— Как?!

— С главного корпуса… В больницу повезли, в поселок…

Клава судорожно захлопнула форточку, обернулась.

Девчонки молчали. Они все слышали.

А с улицы доносился стук в другое окно, и тот же задыхающийся голос торопливо сообщал:

— Братцы, Мальцев разбился… Тросы на морозе полопались, он и рухнул…

Маша поднялась в кровати, окаменевшие глаза ее смотрели на Клаву.

— Лежи, Маш, чего ты… Мы сейчас все узнаем, ты не волнуйся. Галка, одевайся.

— А чего тут волноваться? Ну, несчастье… Ну, в больнице лежит… Жена к нему приехала, есть кому заботиться…

Маша рывком откинула одеяло, бросилась к шкафу с одеждой.

— Ты куда? — Клава загородила ей дорогу. — А ну ложись, кому сказала!

Маша отпихнула ее, стала одеваться. Руки у нее тряслись.

— Гордости ну вот на столько нету! — сказала Галя. — Вычеркнула его из сердца, как из записной книжки, — и дело с концом.

— Перестаньте, девочки. С человеком несчастье… — тихо сказала самая молчаливая из подруг.

Клава пробовала остановить Машу:

— Ну погоди… Совсем сляжешь, сумасшедшая… На хоть платок возьми. Теплый, мохеровый…

Маша оттолкнула руку с платком и выскочила из комнаты.

…Она не помнила, как добежала до гаража, как оттолкнула не хотевшего пускать ее сторожа, как завела машину и выехала, чуть не сбив створку ворот.

— Доложу! Рапорт завтрева! — орал сторож и свистел в милицейский свисток. — Машина ить не заправлена, черт бешеная!

Но Маша не слышала. Она гнала на предельной скорости и видела перед собой только бросающуюся под колеса дорогу. И в прищуренных глазах струилась, как огонь, холодная ярость.

Бензин кончился в трех километрах от станции. Маша бросила машину, и эти три километра и весь путь по поселку до больницы она бежала что было сил.

Вид у нее был, как у безумной. Платок сбился за спину, волосы растрепались, телогрейка и байковая рубашка расстегнуты.

Пожилая сторожиха не хотела пускать ее, такую растрепанную, в сапогах и юбке, забрызганной грязью.

Маша прорвалась, грохоча сапогами, взбежала на второй этаж мимо перепуганных сестер в белых халатах прямо к операционной. Вбежала и первое, что увидела, — это жену Николая. Она не видела ее прежде, но сразу узнала. Она сидела в самом углу, у окна, смотрела на Машу и, когда взгляды их встретились, тут же отвернулась.

Маша шагнула к ней, спросила свистящим, задыхающимся шепотом:

— Ну что? Как?

Она снова взглянула на Машу, подбородок у нее задрожал:

— Не знаю… Скажут… Врач обещал выйти…

Маша обессиленно плюхнулась на лавку, вытерла платком мокрое лицо.

Долго тянулось время. В операционную молча входили сестры с тазиками и металлическими коробками. А над дверью горела красная надпись: «Идет операция».

Маша встала, шаркая сапогами, прошла по коридору, спросила у какого-то человека, стоявшего на лестничной площадке:

— У вас закурить не будет?

Он посмотрел на ее лицо, торопливо достал папиросу, зажег спичку. Маша неумело прикурила, поперхнулась дымом, закашлялась.

— Курить-то не умеете, — сказал человек.

— Не умею, — равнодушно согласилась Маша. — Никогда не курила… — Она стояла на лестничной площадке, жадно глотала дым, и ноги от слабости дрожали, подгибались.

Потом вышел врач, и худенькая красивая женщина ринулась к нему, как распрямившаяся пружина.

— Не знаю, не знаю… — торопливо ответил врач и загремел в кармане халата спичками. — Разбился он сильно…

Худенькая женщина смотрела на него широко открытыми глазами, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

— Поверьте мне, сделаем все, что можем… Вытянет, парень здоровый… Нда…

— Доктор, вы позволите у него подежурить?.. Подать, вынести… — дрожащим голосом спрашивала женщина, и только теперь можно было понять, что у нее внутри все звенит от напряжения, что она сейчас упадет. — Доктор, прошу вас… Я дежурить буду… И по ночам буду, — женщина едва шевелила губами.

Врач хмурился, отворачивал лицо и гремел в кармане спичками.

— Дайте кто-нибудь закурить, — наконец сказал он.

…Маша медленно спускалась по лестнице.

На улице было холодно и промозгло. Седая дождевая пыль висела в воздухе.

По улице быстро и молча шли монтажники.

— А вдруг кровь понадобится, а? — говорил один. --- Мало ли чего? Ты скажи, что все согласные…

Передний кивал головой и все убыстряли шаги.

На Машу они не обратили внимания.

Она дотащилась по дороге до своей брошенной машины, забралась в кабину, упала лицом на баранку и долго, страшно рыдала, и вместе с рыданиями приходило облегчение…

…Редко на старом деревенском кладбище собирается столько народу. Есть такой обычай. В один из летних праздников приходят на погост и стар и млад, расстилают белые скатерти, садятся на землю вокруг могилок отцов своих и дедов, выпивают, поминают их добрым словом. А потом уже разговаривают про дела насущные, про свои горести и радости, строят планы на будущее.