Птицы белые и черные

— Маршрут на Воропаевск через Корсукар идет? — вдруг спросил Голдаев.

— Кажется, малость в стороне остается, — ответил Федоткин. — А на кой ляд тебе Корсукар нужен?

— Ладно, товарищ начальник, уговорили, — хлопнул ладонью по столу Голдаев. — Что, Никита, выручим старика Федоткина, сходим в Воропаевск?

— Нет, — круто наклонил голову Гудилин. — Ко мне сын с института едет. Я его три года не видел, Роба, пойми…

— А у меня есть для тебя напарник, Роберт Петрович! — радостно воскликнул Федоткин.

— Кто ж это? — прищурился Голдаев.

— …Вы, наверное, тоже меня брать не хотели? — спрашивал Венька Черепанов. — Скажите честно, не хоте ли?

Роберт Голдаев не ответил, глядя вперед и положив руки на большую черную баранку.

Они сидели в теплой, комфортабельной кабине КрАЗа, высоко над землей. По ту и другую сторону дороги блистала снежная, ровная, как стол, степь. Только на горизонте легкой паутиной на фоне густо-голубого морозного неба маячили ажурные каркасы буровых вышек и стальных опор высоковольтных передач. Ровно и мощно гудел двигатель.

— Нашу ссору прошу считать исчерпанной, — после паузы вновь бодро заговорил Венька. — Зла на вас не держу и удовлетворения требовать не буду.

При этих словах Роберт чуть усмехнулся уголком рта.

— А вообще, я вас уважаю. Только хамства не люблю, — продолжал Венька. Он был счастлив, что его взяли в экипаж, что он наконец-то едет в Воропаевск.

Голдаев курил, щурился от дыма. Дорога была хорошая, укатанная, машина шла, как по рельсам, даже укачивало. Они шли в колонне последними.

— Конечно, я так машину, как вы, водить не умею, но не подведу! — не умолкал Венька. — Я зато любой двигатель сердцем чувствую. Я так рассуждаю: машина, как человек, — ее любить надо, верно? И тогда она тебя не подведет. Это ведь только слова — железо, двигатель, а если вдуматься? Ее ведь мысль человеческая сотворила. А все, в чем живет человеческая мысль, — живое, верно я рассуждаю?

И снова Голдаев не ответил. Чуть-чуть поморщился, и все. Машины катили на одинаковом расстоянии друг от друга, и все шло пока хорошо, без заминок, остановок и непредвиденных происшествий. Венька Черепанов на время замолк, созерцая пейзаж и холодное яркое солнце. Выехали они на рассвете, а теперь была середина дня.

Венька увидел вдалеке, почти на горизонте, высокие, как гигантские свечи, факелы. Странно было видеть их посреди безлюдного пространства, занесенного снегом.

— Газ жгут, вот гады… — Он сокрушенно покачал головой. — День и ночь… Это ж сколько народного добра пропадает, а? Под суд за такое надо, честное слово! Сколько всяких нужных вещей из этого газа сделать можно! А они жгут! Вот вы не задумывались, Роберт Петрович, сколько у нас разного добра гибнет из-за тупости и нерадивости? Страшное дело.

Голдаев опять не ответил, думая о своем и дымя папиросой.

— А почему такое происходит, не задумывались? Могу ответить. От неуважения друг к другу Не верите? А я доказать могу. От неуважения друг к другу происходят все наши беды, — Венька молотил без передыху. — Вот вы, например, жену свою уважаете?

Вопрос озадачил Голдаева, и он ответил не сразу:

— Нету.

— Чего? — не понял Венька.

— Жены.

— Как так? Почему? А вам сколько лет?

Голдаев молчал, глядя вперед.

— Вы с какого года, Роберт Петрович?

— С тридцать восьмого…

— Ого! И ни разу не женились? — вытаращил глаза Венька.

— Слушай, если б тебе к языку динамо-машину присобачить, а? — проговорил Голдаев. — Сколько электричества зря пропадает!

Но Венька не обиделся. Секунду-другую подумал и даже рассмеялся:

— Вообще-то, верно, люблю поговорить… А вы, как видно, больше молчать любите?

Голдаев вновь не удостоил его ответом.

— Ну, извините, больше не буду… — И Венька действительно замолчал, уткнув нос в пушистый клетчатый шарф, намотанный поверх мехового воротника кожаной куртки.

Встречных машин было мало. Всё та же заснеженная степь с редкими перелесками, те же каркасы буровых вышек на горизонте. Солнце краснело и медленно катилось к горизонту.

— Ну-ка, глянь там по карте, когда перекусывать будем, — нарушил молчание сам Голдаев.

Венька послушно достал из кожаной черной сумки сложенную вчетверо карту с маршрутом, некоторое время изучал:

— Станица Терновая, через пятьдесят девять километров. А я бутерброды прихватил, с колбаской, будете?

— Давай.

Венька из той же сумки извлек бумажный пакет, в котором оказалось штук шесть бутербродов с толстыми ломтями колбасы. Уплетали с аппетитом. Венька достал из сумки маленький радиоприемник «Турист», включил, настроил, и полилась приятная мелодия песни и приятный голос певицы. Что-то о безбрежных просторах, дождях и любви.

— Значит, когда война началась, вам уже четыре года было? — вдруг спросил Венька.

— Четыре… — подтвердил Голдаев и повторил с не которым удивлением. — Да, почти четыре…

— Помните?

— Что?

— Ну, войну, конечно? — решительно спрашивал Венька.

— Да нет… оккупацию немного… Немец у нас в доме жил. Рыжий такой, здоровый… Шоколадом меня угощал…

— И вы брали? — покосился неодобрительно Венька.

— Брал, конечно, — усмехнулся Голдаев. — Сестренка тоже брала…

— А сестренке сколько тогда было?