Птицы белые и черные

Пустынный дворик стандартного микрорайона. Бетонные девятиэтажки выстроены в каре, одинаковые подъезды, скамеечки, газоны с продрогшей сиренью. В центре двора — спортплощадка, огороженная металлической сеткой, гаражи, сараи, выстиранное белье на веревках. Дождь моросил с утра.

— Ччерт, и не поймешь, то ли ты в Курске, то ли в Магадане, — с усмешкой пробормотал сам себе Голдаев.

— Тебя бог накажет, Роба, — сказала за его спиной Вера. — Обязательно накажет.

— Ма-ам… — на пороге вновь появился мальчик. — Ты скоро?

— Закрой дверь и ложись спать! — крикнула мать.

— А сказку?

— Закрой дверь, я кому сказала?!

Мальчик испуганно закрыл дверь.

— Ну, хорошего понемногу. — Голдаев погасил окурок в большой, цветного стекла, пепельнице и взялся за лямки рюкзака. — Не поминай лихом, Веруня… Было хорошо, и на том спасибо… — Он внимательно взглянул на нее, еще раз ласково потрепал ладонью по щеке: — Не сердись, Веруня, такой уж я человек…

— Какой? — перебила она.

— Такой… Сам от этого страдаю, так что не сердись. — Он невесело улыбнулся.

— Но почему, почему?! — едва не закричала она.

— Ну, скучно стало… и не в тебе тут дело… скучно — и все. — Он легко закинул рюкзак за спину, направился к двери.

— Бог тебя накажет, Роба, — сказала она ему вслед. — Обязательно накажет… — Она всхлипнула и прикусила себе руку, чтобы не разреветься в голос…

— …Я ей говорю: «Ленка, я для тебя что хочешь сделаю! — продолжал говорить Венька. — Умру, а еделаю!» А она опять смеется, говорит: «Дубленку французскую достань». Вот ведь женщина, а?

— Достал? — очнувшись от воспоминаний, спросил Голдаев.

— Достал! — Венька махнул рукой. — За этой проклятой дубленкой в Москву летать пришлось. Все комиссионки обегал, продавщиц на коленях умолял, подарки дарил — сумасшедшее дело…

— Ну, и как она? — лениво полюбопытствовал Голдаев. — Благодарила?

— Куда там! Смеется! Какой ты, говорит, глупый, я же пошутила! Хорошие шутки!

— Дубленку-то взяла?

— Взяла. Перед подругами хвасталась… У вас так не бывало, Роберт Петрович?

— У меня по-всякому бывало!

— Да, вы — человек бывалый, а я что… салага, — вздохнул Венька.

— Сколько тебе? — спросил Голдаев.

— Двадцать два. Я в прошлом году только из армии пришел.

— Раз в армии отслужил, значит, мужчина, — утешил его Голдаев. — А как твоя девушка в Воропаевске оказалась, не пойму что-то.

— Уехала… — Венька сразу погрустнел. — Уехала — и все.

— К кому?

— Не знаю…

— Одна уехала?

— Не знаю… Письма писал, не отвечала… Потом слух пошел, что она в Воропаевске на стройке работает… Потом кто-то сказал, что она туда за каким-то парнем поехала… Только я не верю. Вот приеду, все выясню…

Из передней машины высунулся Репьев, помахал рукой и начал тормозить. Голдаев тоже затормозил.

Репьев выскочил из кабины, подбежал:

— Как у вас?

— Как у вас, так и у нас.

— В Терновой ужинать будем? Головной спрашивает.

— Возражений нет, — улыбнулся Голдаев.

— Вроде к вечеру пурга вовсю разгуляется, ты как считаешь?

— Напарник мой не боится. — Голдаев насмешливо глянул на Веньку. — А мне перед ним опозориться нельзя.

— Противное дело. Ну ладно, видали виды и похуже, — махнул рукой Репьев и побежал к своей машине.

— Давайте я поведу, Роберт Петрович, — предложил Венька.

— Отдыхай, мне так спокойнее…

Стало быстро темнеть, и Ґолдаев включил ближний свет, и закружили первые тяжелые снежинки, с каждой минутой все гуще и гуще, и скоро сквозь ровный гул двигателя явственно донесся вой ветра.

— Завыла, зараза… — пробормотал Голдаев. — Теперь держись.

Плотная шевелящаяся завеса пурги висела прямо перед капотом, и даже мощный свет фар не мог ее пробить. Они словно потонули в зыбкой молочной пелене и двигались на ощупь. Венька вертел головой по сторонам, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

— Ну, что примолк? — весело спросил Голдаев. — Давай говори чего-нибудь. Давно у меня такого говорливого напарника не было. Вот про девушек ты интересно рассуждаешь. Прямо теоретик!

— Смеетесь? — покосился на него Венька.

— Зачем? Женский вопрос, брат, — это тема вечная. Все писатели об нее зубы обломали!

Все громче за стенами кабины завывала пурга. Изредка встряхивало. Машины шли друг за другом в глубокой снежной колее. Трудней всего приходилось первому, который эту колею торил в глубокой целине.

— Я тоже об это дело зубы обломал, — прискорбно сообщил Венька.

Голдаев покосился на него, коротко рассмеялся.

— Вот почему она уехала, как вы думаете? Скучно стало? Конечно, городишко наш паршивенький, сам понимаю… Но ведь могла бы сказать, посоветоваться… Или, может, я ее чем обидел?

Голдаев начал тормозить. Быстро приближался борт шедшего перед ним самосвала.

— Ччерт… — поморщился Голдаев и приказал; — Нука узнай, что там стряслось.

Венька послушно выскочил из машины.

КрАЗы встали перед почти наполовину разбитым мостом. Доски настила большей частью повылетали и полопались, и казалось, ехать не по чему. Голый металлический каркас, а под ним бугристый, запорошенный снегом лед. Почти все шоферы собрались на берегу перед мостом, рассматривали полуразрушенный мост, прикидывали, раздумывали.