Птицы белые и черные

— Муж… — И Маше отчего-то сделалось неловко. — Пятнадцатого июля ушел. Мы только-только техникум закончили. Яшка лучший студент был, его сразу на инженерную должность взяли, комнату обещали дать… И сразу все поломалось.

— Братья, сестры есть?

— Брат тоже на фронт ушел, Витька. А сестру куда-то за Урал эвакуировали вместе с заводом.

За окном, еле видимые в темноте, мелькали приземистые кусты, одинокие деревья, иногда огоньки.

— Значит, совсем одна осталась?

— Почему? Мы с подругами из техникума как-нибудь устроимся.

— С грудным ребенком?

— В поезде много с грудными, я сама видела.

— Туго придется, Маша.

— В коллективе легче.

Керосиновый фонарь раскачивался под потолком, тускло освещая согнувшихся на лавках спящих людей.

— Утро скоро… Поспать бы немножко. — Маша виновато улыбнулась и стала пробираться на свое место, в душный полумрак.

Антипов долго смотрел ей вслед. Усмехнулся сам себе и над собой.

…К утру младенец заболел. Он исходил криком, сморщенное личико его покраснело, напряглось.

— Застудила ты его, Маша… — сказала Зина, когда младенца распеленали.

— А сыпь почему? — со страхом спросила Маша.

— Врачу бы показать, — неуверенно посоветовала Клава. — А вдруг скарлатина?

Пожилая женщина взяла ребенка на руки, деловито осмотрела:

— Никакой скарлатины. Ванночку нужно с отваром… Хорошо бы с крапивным, — сказала она.

— Растирания нужны… простудился он.

Ребенок надрывался от крика. В глазах у Маши стояли слезы.

— Сыпь какая-то непонятная, — опять сказала пожилая. — Неужели во всем поезде врача нет?

— Санитарный вагон утром отцепили…

— Да запеленайте вы его, сквозняки кругом.

И тут решительно влез Антипов. Сказал, будто приказал:

— Через полчаса Богуславск будет. Собирайся! Там и врача найдем и лекарство достанем. Где твои вещи?

Маша молчала, прижимая сына, и смотрела на Антипова растерянно. И подруги молчали — были страшно удивлены тем, что Антипов влез с таким предложением. Когда это они успели познакомиться так близко?

— Ну, что стоишь? — повысил голос Антипов. — Ребенок поправится и дальше поедешь. Где вещи?

— Под лавкой ее вещи, — сказала Клава.

Антипов сам полез под лавку, вытащил чемодан, эмалированный таз.

— Еще корзинка, — сказала Клава.

Антипов извлек на свет божий корзину, опять приказал:

— Пацана запеленай.

— Маш, ты что, серьезно? — спросила Зина.

— Серьезно, серьезно, — ответил за Машу Антипов.

— Шутки шутить некогда. Не бойтесь — не пропадет ваша Маша. Я ее к вам с охраной пришлю. — Он посмотрел на часы. — Давай, Маша, пошевеливайся.

А Маша повиновалась его строгому, напористому голосу.

— Куда вам писать-то? Товарищ? — осторожно спросила Клава. — В случае чего…

— В случае чего, пишите: Богуславск, городское управление НКВД, капитану Антипову Н. А. Запомнили?

— Я запишу, так лучше будет, — сказала Зина.

— Запишите, если вам от этого легче будет, — усмехнулся Антипов.

— Отчаянная ты, Маш, кидаешься, как в прорубь, — покачала головой Зина.

— Че ты вякаешь под руку? — вступилась Клава. — Куда она с больным ребенком поедет? А если хуже станет? Товарищу капитану спасибо сказать надо.

— Не за что, — отозвался Антипов, вытаскивая вещи Маши в тамбур.

…В Богуславске поезд эвакуированных стоял не больше пяти минут. За это время Антипов успел сгрузить вещи Маши, помог ей спуститься на перрон — пыльный деревянный настил. Ребенок продолжал надрываться от плача. Поезд тронулся, подруги из тамбура махали руками, что-то кричали, в другие вагоны торопливо садились попутчики.

Уже издалека хрипло и радостно прокричал паровоз, будто снова поздравлял Машу с удачей в жизни. Прогрохотали вагоны и теплушки, и на станцию навалилась дремучая тишина, до звона в ушах.

Солнце разъяренно палило степь, в глубине которой виднелись юрты и какие-то глинобитные строения. На деревянном двухэтажном здании станции висела облупившаяся вывеска: «Богуславскъ». Твердый знак был затерт, но все же проглядывался. Рядом — водокачка, приземистый длинный пакгауз, общественная уборная, небольшой скверик, огороженный решетчатой деревянной оградкой. У входа стояли гипсовые пионеры — барабанщик и горнист.

Сразу за станцией начинался город — пыльные, заросшие репейником, крапивой и полынью улицы, дома на расстоянии друг от друга, глинобитные дувалы. Где-то далеко угадывался центр — дома в два и три этажа, пирамидальные тополя, длинные черные трубы завода.

А с другой стороны станции совсем близко видно было небольшое кладбище — крашеные оградки, могилы, кресты…

Горотдел представлял из себя небольшой старый железнодорожный клуб, наскоро переоборудованный для нужд милиции. У дверей — деревянный барьер, за ним — дежурный. Около невысокой, в полметра, сценой, отгороженной старым линялым занавесом, неуклюже тыкал пальцем в машинку невысокий коренастый парень с обветренным красным лицом. Со злостью выдернув из машинки лист, парень поднялся по приступочку на сцену, отодвинул край занавеса:

— Разрешите, товарищ начальник?