Птицы белые и черные

Керим Кадыркулов, начальник городского и районного НКВД, был плечистым, тонким в талии, с ^красивым смуглым лицом. Когда улыбался, горячие черные глаза превращались в лукавые щелки. На линялой, выгоревшей гимнастерке алел орден Боевого Красного Знамени. В управлении НКВД, в комнате с грязными темными от времени обоями, с обшарпанным столом и железным сейфом в углу, Керим и Антипов пили чай.

— Ошибок много, Нефедов, не пойдет, — Керим вернул листок досадно крякнувшему парню.

Маша тихонько сидела в углу, прислушиваясь к разговору.

— Эвакуированных много — прибывает — не знаем, куда селить. Жителей уплотняем, бараки строим — все равно мало. Едут и едут… Ай, Николай, Николай, как много не виделись, а? Целая жизнь прошла…

— От войны до войны… — усмехнулся Антипов. — Женат или как?

— Ох, нет! Не могу жениться, понимаешь. Некогда! — Керим опять засмеялся, но глаза были грустными. — Понимаешь, очень много работы. Хотел на фронт — не пустили. Легкие мучают… — Будто в подтверждение своих слов, он закашлялся, платком утер кровь с губы. — Помнишь, меня под Бугуймаком ранили? Весной, в девятнадцатом?

— Ну?

— А через два года пошло-поехало… Теперь вот — кровь…

— Лечиться надо, Керим, — с тревогой сказал Антипов.

— Врачи говорят, в Крым ехать надо, — махнул рукой Керим. — Какой Крым — там теперь немцы, с ума сошли… Эта девушка твоя жена, Николай?

Маша, покачивавшая на руках ребенка, подняла голову, собираясь что-то сказать.

— Нет… — Антипов смутился. — В поезде познакомились. Ребенок у нее заболел… С работой бы ей помочь, с жильем… Что тут за дела, Керим?

— Есть уклонившиеся от армии, есть бандиты, есть беспризорники, спекулянты тоже есть… Шпана всякая… — нахмурившись, перечислял Керим. — Хватает работы, Николай… — Он откинулся на спинку венского скрипучего стула, долгим взглядом посмотрел на Антипова.

— Попутчице моей поможешь? — спросил Антипов.

— А муж ваш где, Маша? — спросил Керим.

— Командир Красной Армии… на фронте… — ответила Маша.

— Товарищ начальник, — снова заглянул парень, сидевший за машинкой, — пятый раз страницу перепечатываю… Ну не дается мне эта аппаратура…

Керим посмотрел на Машу:

— На машинке печатать сможете?

Маша растерянно кивнула.

— Ну, вот и решили вопрос с трудоустройством, — улыбнулся Антипов.

— С гуся вода, а с Игоречка нашего худоба, — приговаривала тетя Даша, высокая, моложавая женщина с полными красивыми руками.

Она поливала маленького Игоречка отваром из ковша. Он лежал в тазу, и Маша держала его. Мальчик улыбался и тянул к матери ручки.

В комнате было жарко, от пара запотело окно, на раскаленной буржуйке стояла большая бадья с горячей водой.

В комнату вошли девочки — Люся и Лена, дочки тети Даши. Каждая несла по охапке колотых поленьев.

— Ну вот, к утру пропотеет — здоровей здорового будет. — Тетя Даша хлопнула Игорька по спинке. — Ишь, красавец какой писаный! И внутри чистенький и снаружи, не то что мы, грешные… Давай заворачивай…

— А вы много грешили, тетя Даша? — весело спросила Маша, заворачивая сына в простыню.

— А кто не грешит, тех в святые записывают, — усмехнувшись, сказала тетя Даша и, приоткрыв дверцу, подложила в топку полено.

Она вдруг задумалась, глядя на огонь. Отблески пламени играли на ее худом, еще сохранившем красоту молодости лице.

— А теперь уж не до любви. Война. Твой-то пишет?

— Последнее перед самым отъездом получила.

— Почитала бы… — вдруг попросила тетя Даша. — От своего что-то долго ничего нету, так хоть от чужого послушать… Или нельзя?

В коридор барака вошел Витька, сын тети Даши, паренек лет четырнадцати… Стащил в коридоре с себя грязную телогрейку и, подойдя к двери, услышал из комнаты негромкий, взволнованный голос Маши:

— «Извини, что редко пишу. Я всегда писал тебе после боя. А вот сегодня решил написать перед боем. Вот лежит передо мной твое фото… — продолжала Маша, — твои глаза как живые… Мне кажется, они всюду сопровождают меня…»

Витька осторожно открыл дверь и замер на пороге. Маша сидела у стола, поближе к лампе, и читала письмо. Напротив сидела мать, к ней жались сестренки — Люська и Ленка.

— «Будущее для меня — это ты, Маша, это наш подрастающий сын, это наша Родина. Может так случиться, что письмо придет к тебе, а меня уже не будет в живых. Через два часа пойдем в атаку… И если так случится, будь счастлива без меня, будь такой же веселой и красивой, какой я знал тебя всегда…»

Тетя Даша всхлипнула, подняла глаза, увидела сына:

— Здравствуй, сынок. А это соседка наша новая. Сейчас картошку есть будем.

…Голубятня была построена недалеко от барака, на взгорке в конце улицы. Доски, куски жести и железа, кирпич — все пошло в дело, и голубятня получилась на славу — прочная, просторная.

Холодное утреннее солнце только взошло, а он уже торчал на верхотуре своей голубятни, в засаленной телогрейке и латаных, не по росту, штанах, размахивал шестом с тряпкой на конце и пронзительно, по-разбойничьи свистел.

Стая турманов, чернышей, белых почтовых уходила в синеву, рассыпалась в стороны.