Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

Летом того года, когда мне исполнилось шестнадцать, я выпрыгнула из окна своей комнаты и побежала вместе с подружкой по крышам. Сосед, подумав, что над головой разгуливают воры, вызвал полицию, но мы побежали дальше, соскользнули по дереву на землю, перелезли через несколько заборов, пока в другом конце улицы верещала сирена. Моя подруга (ее любимыми писателями были Керуак и Колетт) всё бежала и бежала, и ее волосы струились на ночном ветру. Я, однако, выдержала только час, а потом отправилась домой. Я волновалась за свою кошку, которая никогда не выходила наружу, – а вдруг я оставила балконную дверь открытой? Идея удрать без оглядки, даже не вспомнив о родных, меня как-то коробила. Пробуждала угрызения совести и панику.

В тот день я узнала правду о своем темпераменте и давлении обстоятельств. Моя свобода и творчество нуждались в какой-то преграде, от которой можно отражаться, как луч радара, в каком-то нажиме, которому можно сопротивляться, в каких-то пределах, которые можно преодолевать.

С того времени я перестала ставить вопрос «Как мне сбежать из этой ситуации и попасть куда-то, где будет получше?» и вместо этого спрашиваю: «Что я могу сделать из того, что у меня имеется здесь?» Бросила мечтать о том, что мог бы сделать человек, когда его свобода, ресурсы и запас времени не ограничены; теперь меня больше интересовало, что может сделать человек при относительном дефиците возможностей, как выкроить изобилие из скромных ресурсов, что способен изобрести ум в тесной каморке.

А значит, меньше Оноре де Бальзака, Райнера Марии Рильке и Филипа Рота. А больше Шарлотты Бронте, Франца Кафки и Тилли Олсен.

Когда я познакомилась с музыкантом, вопрос того, как уместить обширное пространство и большие расстояния в узких рамках своей конкретной жизни, приобрел для меня более четкий смысл и безотлагательную важность. То, что в нашем перенаселенном городе музыкант нашел просторы, казалось чудом. За то, что он согласился целый год быть моим проводником при поисках птиц, я не знала, как благодарить. С ним трудный период казался более-менее пригодным для жизни.

Мне не терпелось приступить. Но погода была против. Мы задумали орнитологическую поездку, но было слишком ветрено. Слишком холодно. Слишком дождливо. Потому-то, когда музыкант пригласил меня взамен заглянуть в вольер с австралийскими вьюрками, который завел его отец, я отправилась туда охотно.

Отец музыканта, тоже «птицелюб», соорудил вольер еще в 1998 году. Немножко смекалки, доски, проволока – и двухкомнатная квартира в здании, собственником которого он был, сделалась местом, где могут порхать на просторе его австралийские вьюрки.

Музыкант ходит в вольер три раза в неделю, чтобы убрать за птицами и покормить их. Занимается этим с 2009 года, когда отец упал, сильно расшибся и попросил сына его подменить.

В этом вольере музыкант и влюбился в птиц. Он рассказывает, как однажды держал на ладони умирающего вьюрка и чувствовал оглушительный стук его слабого пульса. Никогда раньше он не рассматривал птиц так близко, никогда не вглядывался в их тонкое и безукоризненное оперение, и эта картина сделала его другим человеком. Он купил фотоаппарат со сменным объективом и научился управляться с ним, практикуясь на вьюрках. Одна мания потянула за собой другую, и в 2011 году он уже не довольствовался вольером, а стремился проводить как можно больше времени в «полевых условиях», составляя орнитологическую карту Торонто, изучая поведение и привычки местных птиц во все времена года.

Итак, я знала, что вольер сыграл для него важную роль. Но не понимала другого – опыт наблюдений за вольными птицами вселил в него отвращение к вольерам. Он разочаровался в птицах-фетишах, выращиваемых специалистами. Недолюбливал индустрию торговли комнатными птицами: она подгоняет вымирание некоторых видов, сокращая популяции диких птиц, которые и так уменьшаются из-за обезлесения. То, что было временной услугой отцу, стало для музыканта обузой. Но он старался быть хорошим сыном, считал, что это нерушимый долг, а это я вполне могла понять.

Сбежав подростком из дома, я убегала от неких представлений о моем характере, моем будущем и моем жизненном предназначении. Убегала от сказки о преданных дочерях. А вернулась домой, потому что не знала, куда я без этих представлений пойду и кем я без этих представлений буду.

⁂

– Вы только не пугайтесь, но я сегодня надел вязаную безрукавку[7], – сказал музыкант, впуская меня в здание. Я поднялась, следуя за ним, по узкой скрипучей лестнице. Вязаная безрукавка была частью целого ансамбля одежды, наряду с твидовой кепкой и шарфом в шотландскую клетку, в котором музыкант выглядел человеком из эпохи «сухого закона», вхожим в круг гангстеров.