Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений

Способны ли мы вспомнить о своей уязвимости, когда снова чуем свою силу? Способны ли мы ощущать одновременно и хрупкость, и мощь своего организма, ощущать ту печаль, которая продолжает жить даже в недрах радости? Те из нас, кто сталкивался с чрезвычайными обстоятельствами (неважно с какими: несчастный случай, или болезнь, или смерть близкого человека), часто удивляются, как быстро возобновляется обычная жизнь, как властно мир врывается в наши сердца, вновь увлекая нас за собой, словно ничего особенного не случилось.

Я не хочу быть сморщенной старушкой, которая в беседах с внуками вспоминает, что когда-то в небе пролетали кроншнепы.

Иногда стоит признавать, что в некоторых местах и в некоторые минуты что-то приходит в негодность, жизнь исчерпывает свои возможности. Иногда мы остаемся с теми, кто запинается и хромает, потому что мир, воплощенный в реальность, уязвим и становится еще уязвимее, когда мы во имя научно-технического развития и прогресса стараемся подавить осознание его уязвимости. Жизнь никогда не обходится без невзгод, неудач и уязвимости. Иногда невозможно найти легкую панацею от беспокойства и психологического дискомфорта, обуревающих восьмилетнего мальчика. Иногда за болезнью не следует полное выздоровление.

В конце мая, когда перелетных птиц в ночном небе было уже меньше, мой младший сын проснулся, увидев сон, и забрался на нашу постель. Он был в нервном истощении пополам с ликованием. А приснилось ему, что он катается на прикрепленной к дереву гигантской тарзанке, воспаряя всё выше и выше, отбросив страх высоты, которым страдает наяву.

– Мне казалось, что я летаю, – сказал он и показал на свое сердце, распираемое чувством фантомного взлета.

– Ты не упал? – спросила я.

– Нет.

– А с тарзанки прыгнул?

– Нет, – сказал он, на миг замявшись. – Но в следующий раз, наверно, прыгну.

Я не могла понять, искренне ли он это сказал или лукавил, по-настоящему осмелел или подумал, что я жалею, что сын у меня не смельчак. Но это вообще-то неважно. Сон был к лучшему.

Однажды, впоследствии, я ему скажу: внешние проявления нашей храбрости могут принимать самую разную форму. Мы храбры, когда дерзко мечтаем, но и когда колеблемся – мы тоже храбры. Мы храбры, когда сознательно не отступаемся, даже если сердце испуганно бьется, нашептывая: «Ничего-то у тебя не выйдет, только брякнешься лицом в грязь». Мы храбры, когда с неиссякаемой терпимостью прощаем себе сотни ошибок. День за днем. Мы храбры, когда упорствуем.

Лето

Июнь – июль Затишье

щегол и красношейные поганки

о мирном затишье и зловещем затишье, а также о том, что, как правило, тяжело оставаться в одиночестве и сидеть сложа руки

Небо было предгрозового розовато-лилового оттенка, вода – цвета зеленой патины, а мы сидели на дорожке примерно в шести футах от плавучего гнезда. Было это в парке Хамбер-Бэй, где пара красношейных поганок в черных шапочках – такой у них брачный наряд – соорудила гнездо и недавно высидела трех птенцов. Самка царственно восседала на своем неопрятном троне, а полосатые, как зебра, малыши устроились у нее на спине. Самец прочесывал пруд в поисках гольянов – нырял и всплывал, и, как только он возвращался с едой для семейства, три крохотных клювика жадно хватали воздух. Родители дежурили в гнезде по очереди: высиживали последнее яйцо, отправлялись с птенцами на недолгие заплывы.

Гнездо представляло собой прочную, но неряшливую на вид кучу веток, камыша и водных растений, причем в дело были пущены также пластиковый магазинный пакет и облезлый стаканчик от мороженого. Жилище это – как вообще большинство современных домов – находилось в состоянии вечного ремонта. Время от времени самка приносила супругу несколько новых стебельков, и он располагал их сообразно какому-то нечеткому плану реконструкции.

Фотографы, выстроившиеся вместе с нами вдоль дорожки, беспокойно косились на облака. В толпе распространялась заразительная непоседливость. Музыкант носился взад-вперед, наклонял свою камеру то так, то эдак, снедаемый бурной энергичностью – так бывает, когда объешься сладостей.

Тут вдали зарокотал гром, и пришлось делать ноги. Мы выбежали из парка, на миг задержавшись взглянуть на гнездо балтиморской иволги и на щегла, сидевшего на ветке в нескольких футах оттуда. Он был соблазнительно фотогеничен – светился сверхъестественно желтым на фоне грозового иссиня-черного неба. Я подметила, что музыкант заколебался, потянулся к кофру с фотокамерой.

Мы бросились бежать и, едва успели добраться до укрытия, хляби небесные разверзлись.

⁂

Когда на следующий день я вернулась, волоча за собой сыновей, уже вылупилась еще одна красношейная поганка. Мы понаблюдали, как малыши дурачились, словно клоуны: опрокидывались набок, карабкались к матери на спину.