Пульс памяти

Фефелев Семен Л… (неразборчиво), 1902 г. рожд…

Васильев А. Б., 1890 г. рожд…

Чирков И. А., 1904 г. рожд…

Постников Г. А., 1903 г. рожд…

Зюкин К. П., 1915 г. рожд…

Рядов И. И., 1906 г. рожд…

17

Неведомое кончилось через сутки.

На какой-то станции выгрузились, побросали за плечи отощавшие котомки, построились в неровную колонну, пошли. У первой же окраинной городской столовой остановились: должен был догнать колонну «старшой». Догнать не с пустыми руками, а с комендантскими талонами на обед. Люди устало падали на траву во дворе соседнего дома — не держали ослабшие при переезде ноги.

Поев водянистого супа и жидкой гречневой каши, отправились все такой же, вразброд, колонной дальше. Через весь город, к лесистой окраине, а оттуда, на трех крохотных платформочках, бежавших за кургузым, почти игрушечным паровозиком, по узкоколейке — в глубь соснового бора, к лесоразработкам. От конторы сразу же — с топорами и пилами — на валку деревьев.

Я и сейчас отчетливо вижу отца, круто закидывающего «на спину» голову, чтобы определить по верхушке наклон обреченного великана. Ветви сосны мерно царапают небо, красноватая лощеность ствола искристо струится под опускающимся взглядом — вниз; ствол грубеет, набираясь молчаливой мощи. У комля растопыренные пальцы отцовой руки на сосне почти невидимы, теряются в бугристой язвовости коры.

Ствол дерева нагрет, он теплее ладони, а мысль просквожена холодком: хватит ли сил повалить исполина?

Но… Раз надо, значит, надо…

Двое опускались у сосны на колени и в этой каторжно-неудобной позе орудовали ручной пилой.

Бор до густоты был полон чистым воздухом, но его не хватало: от одышки что-то каменно затвердевало в груди, боль обострялась, на глаза наплывала серебряная мошкара, руки и все тело слабели. Рукоятка пилы выскальзывала из пальцев, и, оглушенный шумом крови в висках, отец опускался с колена на землю.

Последнюю в тот день сосну они пилили уже вечером, и напарник, пораженный подчеркнутой сумерками бледностью отца, сказал:

— Хватит, Федор. А то вместо сосны сам упадешь тут намертво.

— Добьем, может? — слабо сопротивлялся отец.

— Не добьем. Мы ж и на одно полотно не вгрызлись. А она — гляди: двое не обнимут, стоеросовую. К тому ж и пилу мы закривили, тянуть тяжко. Так что складней будет завтра по живому начать.

Напарник (его звали Прокофием, и был он из соседнего с нами села) пощадил отца, разделив вину за скривленную пилу на двоих. Отец понял это и возразил:

— Что вкось пошли — то моя вина. Ослабли руки, рано впониз веду.

Прокофий будто ждал этого признания, не решаясь заговорить о болезни и о лечении первым.

— В больницу тебе надо, Федор, — сказал он, закидывая пилу на плечо. — Разгуливается в тебе хворь, опасно это.

— Да время ли по больницам валяться. Гляди-ка, куда германец…

Прокофий не дал докончить, — видно, и эта мысль была уже наперед припасена им:

— А время… оно, брат мой, и погребом может быть, и могилой. Глядя по тому, как человек сам себя в нем полагает.

— Это как же?

— А так же. В погребе-то сохраннее. А в могиле…

— Да я ж не про все время. Про военное только.

— И я про военное только. Смертей в нем и без того много, а если еще и не под пулей отдавать себя земле, то косой вовсе не житуха — рай станет. Аль не так?

— Так-то оно так, да…

— А ты не дакай. Ты вперед гляди. И себя дюже дешево не ставь. Мы про твою жизнь знаем. Хоть и другого села жители. И знаем очень даже по-хорошему. Справедливым ты у нас почитаешься.

— Это с чего ж оно? — искренне удивился отец. — Я в вашем селе раза два-то и был за всю жизнь.

— А добрый след вытаривать не надобно, он в памяти не зарубкой и не вмятиной сохраняется. Так, знаешь… На ровном месте светлое пятнышко.

— А не чересчур ты?

— Не, не чересчур. Счас расскажу тебе. Вот на просеку выйдем…

Чаща редела, в бору становилось словно бы вольнее. Отец удивился: сумерки, оказывается, еще не больно густы, коли так яснеется даже близ узкой просеки.

Отец постепенно приходил в себя, только тяжело дышал. И был благодарен Прокофию, что тот и на просеке не ускорил шаг. Теперь они шли рядом, и отец с непонятным для себя интересом ждал, о чем же это собирается рассказать Прокофий.

А Прокофий начал с вопросов:

— Помнишь, Федор, как по нашим селам шло раскулачивание?

— Как не помнить, — механически и с недоумением отозвался отец.

— А помнишь… когда черед дошел до Ракитова? До одного из наших селян? — уточнил Прокофий.

— Ну?

— А ить тебя на том деле не было! На других бывал, а на том, Ракитовом то есть, да еще на одном — помнишь? — не был.

— Не мог, значит, — пожал плечами отец, не понимая, куда гнет Прокофий.

— Не мог, — повторил, усмехнувшись, Прокофий. — А хочешь, я скажу тебе, где ты был тогда?

— Скажи, ради бога.