Пункт третий

– Ладно, чего завелся, все ясно. А Магомет мне советует Сашу выбирать, если уж с Аллахом у меня не выходит.

– Да, – серьезно подтвердил Магомет, – она, во-первых, привезла больше, во-вторых, глаза у нее красивые, темные и волос длинный, прикинь.

– Нет, – запротестовал Анатолий Иванович, – если уж брать, так Ирину. Покажите фотографии, Игорь Львович, тут и говорить не о чем. Ирина ваша – красавица настоящая, я-то с понятием.

– Ну пакажи ему, пакажи, – разгорячился вдруг Магомет, – пакажи, чего он дуру-то гонит.

Игорь Львович нехотя достал из конверта две фотографии.

– Рядом лежали, голубушки, – умилился Пехов.

– Пасматри – курит, – говорил Магомет, стуча пальцем по фотографии, – курит, вот, и глаза такие хитрые, и привезла мало, а Саша столько привезла – я паднять нэ мог.

Кудрявая и веселая Ирина Васильевна улыбалась лукаво, всем своим видом показывая, что ей наплевать на эту дикарскую критику.

– Век свободки не видать, тут и сравнивать нечего, баба настоящая, с такой не заскучаешь, сразу видать, и в кабак с ней можно, и по душе побазарить, и в койке – ясно, королева, – восторженно проговорил Анатолий Иванович и добавил мечтательно: – Эх, прикинуть бы ее как надо – и в кабак, чтоб у корешей слюна побежала.

– Знаешь, кого в кабак твой водят? – взвился в свою очередь Магомет.

– Знаю, – вызывающе сказал Анатолий Иванович, готовый биться насмерть за честь своей дамы, – женщин красивых, вот кого, а Саша эта тебе нравится, потому что на нее хоть вашу занавеску надевай.

– Хиджаб?.. – угрожающе спросил прапорщик и привстал.

Спор их, поначалу забавлявший Рылевского, на глазах превращался в газават.

Пришлось вмешаться и призвать стороны к миру и благоразумию.

– Обижаете, – говорил Игорь Львович, – у меня плохих не бывает, а о вкусах, сами знаете…

– Пайду, падъем скоро, – успокаиваясь, сказал чечен. – У магазина встречать буду, нэ беспокойся. – Он подмигнул Пехову и добавил: – Харашо бы – с Сашей.

2

– Вдвоем бы их и повстречать, – мечтал в полусне Виктор Иванович, – спешите медленно, суки. Они к поезду спешить будут. Так и сказать: спешите медленно.

– Всю ночь возишься, – проворчала его подруга и здорово поддала ему локтем в бок. – Спать не даешь, чума.

Найдя наконец нужные слова, Виктор Иванович успокоился и стал погружаться в сон.

Ветер шуршал по окнам жесткой снежной крупой, задувал в щели, вольно гулял по полупустой комнате. Женщина перевалилась через спящего, прошлепала по холодному полу в угол, где стояло ведро, зачерпнула воды и стала жадно пить.

На столе лежали остатки ужина – засохший хлеб, тарелка с потеками застывшего жира, нарезанный крупными кусками нехорошо пахнущий лук. И бутылки, пустые, как душа на рассвете.

– Все высосал, б. дь, – басом сказала женщина, осмотрев стол. – Волк тряпошный.

Она подошла к кровати и с ненавистью поглядела на Виктора Ивановича, потом, сетуя и матерясь, полезла под одеяло, к стене.

Неожиданно ожил будильник, затрясся на стуле и заблеял тонким дрожащим голосом.

– Во бля, – проговорила тетка, укутываясь в одеяло и выталкивая Виктора Ивановича из постели, – другой мужик хоть в выходной отоспится, чтоб бабу потом как следует в….ть, а этот…

– Сука, – неуверенно отозвался Виктор Иванович, спуская ноги на пол, – сука ты неотодранная, вот и всё.

Он включил верхний свет и стал одеваться, отстраненно, будто в первый раз, разглядывая убогую запущенную комнату, свой последний приют.

Стены с ободранными обоями, объедки, грязь на полу. И за окном, сколько он помнил, всегда одно и то же – холод, метель, тьма. Будто за все время так и не рассвело ни разу.

Женщина зашевелилась, сотрясая кровать, и высунула из-под одеяла плоскую ступню с корявыми пальцами.

Виктор Иванович потянулся за рубахой, нечаянно задел придвинутый к кровати торшер, и тот грохнулся так неудачно, что последняя оставшаяся в нем лампочка взорвалась и обдала пол стеклянными брызгами.

Стоило его сюда из Четвертинки тащить. Виктор Иванович уезжал налегке, и только с этим гребаным торшером сил не хватило расстаться: и о Надьке последняя память, и так просто – привык.

Совсем некстати вспомнилась ему Четвертинка – потерянный рай, житье с Надькой, да и без нее тоже ничего еще было, и приятели, и служба нормальная, а главное – свой насиженный дом.

И если бы не этот, долбаный во все дыры фраер – может, и устроилось бы все мирно и хорошо: женился бы он, кудрявую эту уговорил бы, как ее, сержантшу, ничего, что б. дь была, из таких самые тихие жены получаются – детей бы ему нарожала, все путем.

Несмотря на окружавшие его холод и неуют, он размечтался, разомлел и, привалившись спиной к обширному заду спящей подруги, погрузился в дрему. Ему уже виделись трое кудрявых, как сержантша, ребят, сидящих вокруг стола; старший пацан, шустрый и сероглазый, тянется к отцовской кобуре и просит пистолет – поиграть.

Виктор Иванович вздрогнул и открыл глаза. Да, пистолет. Пистолет не забыть бы, мать.

Натянув сапоги, он побрел в угол, вынул из заначки початую чекушку, сделал три долгих глотка и, поколебавшись, закусил вчерашним луком.