Пункт третий

Ему накидали до кучи мелкой и бесполезной карты.

– К бабе небось, – сказал Славка.

– То-то ему карта не идет, – развеселился мужик, – это всегда так бывает; баба-то, видать, ждет тебя не дождется.

Некоторое время все трое шлепали засаленными картами о скамью; первым вышел из игры толстомордый; его приятель быстро обыграл Виктора Ивановича и протянул ему колоду для сдачи.

– Это уж точно, – повторил он, – все наоборот: тебя вот девка теперь ждет, у меня хозяйка дома имеется, не жалуюсь, а от этого, – он кивнул на молодого, – что девки, что бабы – прям шарахаются. Да ты не спи, лейтенант, сдавай.

– А Рваная эта – место хреновое, – обиженно заметил Славка.

– Да, – подхватил его напарник, – мы там недели две по осени были, работали, так ихние малолетки все потаскали, даже кружки смели. Хошь запирай вагончик, хошь – нет, им без разницы.

– А помнишь, а помнишь, – захохотал толстомордый, – мы приходим, а они нам в чайник… ой не могу… полный чайник…

– Нассали, что ли? – равнодушно спросил Виктор Иванович, раздавая карты. – Это еще что. Наши и насрать могли.

– А ты там на малолетке, что ль, работаешь? – сочувственно спросил пожилой. – Вот уж угораздило.

– С Четвертинки перевели, – отмахнулся Виктор Иванович. – Наказали, мать. Ну, играем, что ль?

Его собеседник посмотрел на разложенные для игры карты, вздохнул и неожиданно предложил:

– Тогда выпьем лучше. Если с рванской малолетки едешь – ясно, какие карты.

Он неторопливо расстегнулся, достал бутылку из внутреннего кармана и стакан с половинкой луковицы – из бокового, плеснул пальца на три и протянул стакан Васину.

– Отдохни, – посоветовал он. – Отдохни малек. Малолетка – дело такое, оно конечно…

Виктор Иванович выпил предложенное, утерся и закусил бледным луковым лепестком.

– В чайник – это ладно, – продолжал путеец. – А вот внутри там с ними толочься… И какие только ведьмы их нарожали.

Он налил молодому, выпил сам и спросил:

– И в звании, небось, понизили?

– Капитаном был, – горестно отвечал Виктор Иванович, размякший от спирта и сочувствия.

Путеец поспешно вылил остатки в стакан, поднес бывшему капитану и сказал:

– Ничего, наверстаешь. Главное, девка у тебя осталась хорошая, вишь, как ждет. Ну, вставай, подъезжаем.

Виктор Иванович попрощался и спустился с подножки на скользкий, присыпанный крупою наст.

Здесь все было по-прежнему; он миновал переезд и побрел по направлению к лагерю, высматривая подходящее место для засады. Путейская выпивка смягчила его сердце и ослабила дух; ему совсем не хотелось напрягаться, прятаться, пугать, убивать.

Не мститель же он какой-нибудь неуловимый, не чечен же, в конце концов.

Напрасно пытался он возродить яркие и волнующие картины воображаемой мести, которыми утешался более года; они распадались, не сложившись, и поверх испуганного и перекошенного лица обидчика наплывали светлые Людкины кудряшки, и кухня ее, и свеча на столе, и прочее, не забытое и сладкое.

Виктор Иванович свернул с дороги и, почти не проваливаясь, пошел по крепкому насту в сторону заброшенного сарая.

Позиция была хороша: единственная дорога просматривалась почти до горизонта.

Виктор Иванович подтащил к дверям полупустой мешок, из которого сыпалась какая-то дрянь, уселся на него и прикрыл дверь.

Прямо перед его глазами оказалась широкая, пальца в полтора, щель; он припал к ней, как танкист перед боем, и убедился, что полностью контролирует единственный путь от лагеря к станции; оставалось только проверить оружие и ждать.

Однако именно теперь, когда начальный этап операции удался, сомнения и дурные предчувствия стали мучить Виктора Ивановича с новой силой. Долгожданная месть казалась ему невероятно глупым и бессмысленным делом.

Во-первых, было ясно, что убить придется обоих. Во-вторых, честное слово, все-таки неприятно палить в лицо безоружному человеку, тем более что придется это делать сразу, не растолковывая – за что. В-третьих, их очень скоро начнут искать и те и эти, в-четвертых же, все надо делать вовремя – дорога ложка к обеду, и никто не мешал добить его в карцере, год назад, не развозить соплей, вот и всё.

Виктор Иванович с тоскою глядел из своего укрытия на печальную равнину, на очертания уходящих под гору придорожных столбов, на мутное, сливающееся вдалеке с землею небо; мысли его путались, решимость таяла.

Сидеть в получасе ходьбы от Людкиного дома в холодном сарае, ждать хрен знает чего. А потом еще удирать, как зайцу, прятаться, трястись, что найдут да повяжут.

«Напугать их, что ли, чтоб до смерти помнили, да и всё», – мучился бывший капитан.

Пугать Рылевского в чистом поле, в присутствии борзой бабы; трудно придумать что-нибудь глупее и опасней.

Виктор Иванович посмотрел на часы: годы просидел он уже на этом драном мешке, глядя, как дурак, в щель, а обе стрелки по-прежнему торчали наверху, минут десять прошло, не больше. Освободят его только через час, да пока они еще сюда доплетутся – часа полтора пройдет, с гаком.