Пункт третий

Через несколько минут, когда дрожь в руках слегка унялась, он приступил к проверке оружия; несмотря на все принятые меры, она заняла больше времени, чем он рассчитывал, и потому умываньем и бритьем пришлось пренебречь.

Виктор Иванович положил вычищенный и перезаряженный пистолет в карман и толкнул ногою незапертую с вечера дверь, не удостоив храпевшую женщину ни словом, ни прощальным взглядом.

3

…Ни слова, ни взгляда прощанья:
Уходит непрожитый день.
Тяжелым нетесаным камнем,
Как в реку, он падает в тень.
Помянем – да было ли имя?..
– Заспал, заболтал, позабыл…

В половине восьмого утра уставший от бессонницы Валентин Николаевич вылез наконец из-под одеяла, зажег свет и записал мучившие его с полуночи строчки.

Солнце всходит и заходит, живи еще хоть четверть века – ничего нового не наживешь; улов этой бессонной ночи был, несомненно, жалок.

Так прошел весь последний год – ни то ни се, а если что и осталось – так только неприятное ощущение, что дальше будет не лучше.

Летом он окончательно убедился, что текст, над которым он работал, не более чем вариация на тему широко известного и много раз переведенного уже «Рыцаря со львом», вольный и достаточно поздний перевод на среднеанглийский. Сюжет вывернул к проклятому льву совершенно неожиданно, как кот из-за угла; Первушин тут же утратил весь интерес к работе и до сих пор не мог подобрать себе ничего подходящего взамен.

Осенью его, неизвестно за что, повысили до старлея. Отчеты его о работе с Александрой Юрьевной были насквозь пустыми, как, впрочем, и сами встречи. Встреч этих было ровным счетом три: та, первая, на улице, потом – музей и последняя – в октябре.

Кстати, как раз сегодня, может быть, она притащит в Москву своего Рылевского. Откинулся страдалец, какой базар-вокзал, пойдет по домам гулянка, покою никому не будет, ни вашим ни нашим. Радостно и тепло встречает Родина своих героев.

Тьма за окном потихоньку подавалась к цвету густых синих чернил. Готов был уже обычный холостяцкий кофе, выкурена первая сигарета; больше делать было нечего.

Петая утренняя тишина стояла в квартире, как тяжелая непроточная вода. Пустотой называется такое состояние – безжалостно определил Валентин Николаевич. Одиночество и покой – и ни на хрен не нужен ему, по правде говоря, этот тихий утренний час. Пустота зрелости, читай: вызревшая как следует пустота.

…И хлеба вчера не купил, а теперь мутит от пустого кофия, тянет занудно под ребрами справа.

Так и не найдя себе занятия, старший лейтенант Первушин побродил по квартире и снова улегся в постель.

4

Спать можно было еще и час и два, но бодрые попутчики с нижних полок уже приступили к утреннему чаю, а главное, встрепенулось вагонное радио, запело сначала высоким мужским голосом про ненаглядную в Вологде – это еще можно было стерпеть, – а потом, совершенно невыносимо – женским, про смех и награду, причем именно смех для пущей убедительности изображался в натуре.

В вагоне было душно, и лежать на верхней полке просто так, да еще под глумливый хохот популярной певицы, было невозможно.

– Вам чайку взять, девушка? – вежливо обратился к Александре Юрьевне молодой человек из нижних.

– Возьмите, если не трудно, – хрипло отозвалась она, – я потом.

Она отвернулась к стене и накрыла голову подушкой.

Вернувшись, услужливый юноша подергал ее одеяло и сказал:

– Вставайте, девушка, чаек ваш на побывку прибыл.

Александра Юрьевна свесила голову и обнаружила внизу шестерых молодых людей в форме. Все они были свежи и бриты, а их отутюженные кители висели рядком на неизвестно откуда добытых вешалках.

– Долго спать вредно для здоровья, – с акцентом проговорил сидевший у окна скромный узкоглазый парень.

Сашка снова откатилась к стене; прыгать на головы шести советских офицеров было затруднительно.

– Пойдемте, товарищи, покурим, – предложил белобрысый поставщик чая, и все они, гордые своей деликатностью, поднялись и гуськом проследовали в тамбур.

Когда они вернулись, Александра Юрьевна была уже не то чтобы совсем свежа, но вполне контактна.

– Куда едем, девушка? – не придумав ничего лучшего, спросил белобрысый и, вспомнив, видимо, о высоких моральных качествах советского офицера, протянул ей руку и с достоинством представился: – Валерий.

– Саша, – отвечала Александра Юрьевна, пожимая их руки в порядке очереди, – в Четвертинку еду.

– А мы – в Соликамск, – охотно сообщил узкоглазый. – В Соликамск, на стажировку. – Он придвинул ей стакан и с удовольствием добавил: – С одного училища мы все, вместе и едем.

– Из какого училища? – вежливо поинтересовалась Александра Юрьевна.

– Из Калужского, – со значением сказал Валерий, – Высшего училища МВД. К нам ведь со всей страны учиться приезжают, Саша. Вот Рустам, – указал он на узкоглазого, – из Ташкента, например. А я – из Кирова. Да мы-то уж, считай, закончили, одна сессия осталась.

Александра Юрьевна подумала немного и осторожно спросила:

– А стажировка – это что?