Пурпурный. Как один человек изобрел цвет, изменивший мир

Такое развитие событий не прошло незамеченным в Гринфорд-грин. Перкин наблюдал за постепенным снижением спроса на оригинальный пурпурный с некоторым презрением и начал вносить коррективы. Таким образом он открыл далию, красновато-фиолетовый цвет, нечто среднее между мовом и маджентой. Также ученый первым в промышленных масштабах начал использовать аминоазонафталин, цвет, который он впервые произвел вместе с другом Артуром Черчем, когда все еще учился в Королевском колледже, и который теперь мог после разбавления превратить в оранжевый. Лишь по причинам номенклатуры последний цвет было трудно вывести на рынок. Перкин обсудил эти новые цвета с Королевским обществом, и контраст с полными энтузиазма речами Гофмана не мог быть ярче. Уильям, которому было всего двадцать три, позже замечал, что успех в этих переговорах стал возможен только благодаря тому, что в них участвовал Майкл Фарадей.

Перкин понимал, что терял ведущую роль в создании первых анилиновых красок, и кажется, его это не особо беспокоило. Он предоставлял постоянный поток статей в журнал Химического общества, многие из которых касались других тем, не только красок. В сентябре 1860 года он с удовольствием прочитал письмо директора научных исследований в Высшей нормальной школе в Париже. Его информировали, что содержание маленькой склянки, которую он им предоставил, определили как чистую виноградную кислоту, тогда считающуюся новым и важным веществом. В письме говорилось: «Я буду очень благодарен, если вы сможете отправить мне порцию янтарной кислоты, которую вы использовали для приготовления виноградной. Мне хочется проверить, нельзя ли ее активировать с помощью поляризованного света». Перкин переписывался с Луи Пастером. «Простите мою нескромность, – писал Пастер. – Это все так важно с точки зрения наших представлений о молекулярной механике, что не могу сдержать свое нетерпение. Я также очень рад, что этот случай дал мне возможность вступить в переписку с одним из лучших химиков».

В течение десятилетия новые цвета Перкина имели больший успех. Фиалки Британии, созданные с помощью нагрева мадженты со скипидаром, давали глубокие синие оттенки. Еще существовал зеленый Перкина, популярный какое-то время в ситценабивной промышленности, и анилиновый розовый, и его собственная форма мадженты, получаемая с помощью нитрата ртути, производство которой вскоре пришлось сократить из-за вредного влияния вещества на работников. Перкин создал соединения солей и меди, необходимые для анилинового черного. Он также улучшил метод окрашивания обоев. Постоянные посетители паба «Черная лошадь» рядом с фабрикой Перкина видели, как канал Гранд-Джанкшен каждую неделю окрашивался в разные цвета.

У новых цветов был предсказуемый эффект – достижение баланса в торговых отношениях Британии, Германии и Франции и восторг в мире моды. Некоторое влияние оказалось явно разрушительным для традиционной торговли натуральными красителями. В 1862 году Август Гофман отметил резкую разницу в цене и спросе на кошениль, сафлор, индиго и крапп по сравнению с прошедшими тремя годами. Импорт красной кошенили, например, увеличился больше чем на 50 процентов за тот же вес между 1847 и 1850 годами, но все изменилось с появлением анилиновых красителей. С 15 франков за килограмм в 1858 году цена упала до 8 франков. За два года стоимость сафлора снизилась с 45 франков до 25, а пикриновая кислота обвалила поставки натурального желтого красильного дерева. Даже индиго, который еще не синтезировали, больше не использовался для окрашивания шелка. Его заменили искусственные синие и фиолетовые краски. «Таким образом, – жаловался французский писатель того времени, – что касается трех красок, которые раньше считались нерушимыми элементами коммерческого процветания тропических стран, объемы применения индиго снизились, а кошениль и сафлор стали меньше использоваться, ограничившись только работой химиков».

А еще произошло кое-что неожиданное, включая скупое уважение к производству от тех, кто раньше только насмехался над открытием мова. Punch, судя по всему, полностью поменял свое мнение, хотя в комических стихотворениях и чувствовалось преувеличение: