Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Но в отличие от современных mass-media, запросто обнароду-ющих детали интимных связей политиков, звезд культуры и тех, кто с ними рядом, древнерусским авторам икон, фресок и книжных миниатюр XII — XV веков, равно как и летописцам, удавалось поразительным образом не «проговариваться»¹¹, не сообщать подробностей действительной личной жизни русских правителей и их близких. Отбросив какие-либо намеки на кружево чувств и пристрастий вершителей судеб того времени, они оставляли для потомков лишь однообразные описания того, что нуждалось в прославлении и повторении. Поэтому частная жизнь людей в Древней Руси, если ее реконструировать по летописным и вообще повествовательным текстам, — это не фиксация деталей индивидуальных судеб, а образно-символическая конструкция определенных идей — нежной заботливости («велику любовь имеяше с князем своим, ревнующи отцю своему»), проникновенного понимания государственных тревог находившихся рядом мужей и «повелителей» («съдумав со княгинею своею и не поведав сего мужем своим лепшим думы») или, например, доверия и единства помыслов (во-льшский князь Владимир Василькович позволил своей княгине после его смерти «чинить како ей любо», резюмировав: «а мне не восставши смотрить, что кто имет чинити по ллоелл животе»). Некоторое прикосновение к тайне жизни человеческих душ может дать анализ тех строк летописей, которые изображают жен русских правителей скорбящими, в том числе оплакивающими супругов после их смерти («и плакася о нем, и ecu люди пожалиша си по нем повелику»), разделяющими судьбу мужей («видивше княгиня его приимши мниший чин, и пострижеся сама») и т. п.¹². Но и эти описания чаще всего клишированны и лишь в некоторой степени могут служить доказательством искренних переживаний и настроений, связывавших летописных героев при жизни. Воспев а-юще-воспитывавший стиль «летописного реализма» (Д. С. Лихачев) навсегда скрыл от нас и мотивы поступков, и действительную многозначность оценок их окружающими.

С точки зрения культурной перспективы, акцентирование высоконравственного поведения супругов, и прежде всего женщины, в семье, прославление чистоты помыслов и верности придавало идеалам характер непреходящих ценностей. Однако обыденная жизнь демонстрировала глубокий разрыв между содержанием учительных сборников и реальным поведением жителей древней и средневековой Руси.

Отношения, называемые «беззаконными сожительствами» и основанные на индивидуальной личной привязанности и избирательности, причем сплошь и рядом — вне рамок брака, были весьма распространенными. Они именовались в текстах XI — XV веков по-разному — «плотногодием», «разжением плоти», «любосла-стием», «любоплотствованием», короче — не любовью. Авторы летописей предпочитали обходить эти терминологические тонкости (как и сами казусы) стороной. Поэтому очень трудно проникнуть теперь в частную жизнь, скажем, князя Святослава (964 — 972) и его «меныиицы» (побочной жены) Малуши, которая была ключницей его матери великой княгини Ольги. Между тем известно, что именно она родила князя, крестившего Русь в 988 году, — Владимира I. Нам ничего не известно и о личной драме одного из известнейших галицких князей Ярослава Осмомысла (1153 — 1187), который, состоя в браке, имел побочную семью с некой Настаской, также подарившей князю наследника. Ярослав очень любил его, но, в силу незаконного происхождения, юноша получил в совершеннолетии не отчество, а матерство (Олег Настась-ич). Так или иначе, но судьба отношений Ярослава и Настаски была печальной: при осложнении внутриполитической ситуации в княжестве галицкие бояре обвинили в этом наложницу князя

[«наворожила») и в назидательных целях сожгли ее¹³.

Имела ли место во взаимоотношениях Святослава и Малу ши, Ярослава и Настаски любовь (в современном нам понима нии) или же какие-то иные причины (желание продолжить род здоровым потомством? случайная связь?), мы можем толькс гадать. Ясно лишь, что «сласти телесныя», столь осуждаемые и проклинаемые православными дидактиками, имели для средне вековых русов немалое значение. При общей бедности духов ных запросов, непродолжительности досуга, труднодостижима сти нравственных ориентиров, предлагавшихся в качестве жиз ненного стержня, «любы телесные» становились для многих едва ли не первейшей ценностью и мало отличались в X — XV веках от желания досыта наесться.