Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Подобные обычаи имели повсеместное распространение в самых отдаленных от России странах; эротизм — это общая черта праздничной, или, по определению М. М. Бахтина, карнавальной традиции. В качестве наиболее яркого примера можно указать на скульптурные изображения сексуальных оргий молодежи, запечатленные в храме Сурьи в Конараке и других индийских святилищах. Впрочем, индийская традиция выделяется лишь активным использованием экзотических йогических поз, во всем же остальном праздничные обычаи поразительно сходны даже в обрядовых деталях: аналоги русским играм в быка можно найти у индейцев Юкатана (Бородатова 1988: 323), качание на качелях как часть праздников любви известно также у вьетнамцев и корейцев (Стратанович 1978: 66 — 67) и т. п. Несмотря на позднейшие попытки романтически облагородить подобные обычаи, их, как правило, отличала подчеркнутая грубоватость, оргиастическая исступленность. Описывая праздник ямса у африканских ашанти, исследователь отмечает: «Царит самая грубая свобода, и каждый пол отдается своим страстям» (Иорданский 1982: 76). Возможно, африканский темперамент в чем-то так же неповторим, как йогическая изощренность индийской традиции, но лишь в несколько более игривой форме, столь же вольные праздничные нравы отмечаются и для средневековой Франции. Французский проповедник начала XIII века Жак де Витри говорил в проповеди «К женатым»: «Нынче можно найти много матерей, которые учат своих дочерей сладострастным песням, распеваемым хором... Когда же такая мать видит, что ее дочь сидит между двумя молодыми парнями, один из которых положил ей руку на грудь, а другой пожимает ладонь или обнимает за талию, она ликует, говоря, смотрите, каким вниманием пользуется моя дочь, как любят ее молодые люди...» (Бессмертный 1989: 102).

В научной литературе неоднократно указывалось на связь оргиастических обычаев с верованиями, относящимися к производительным силам природы, к почитанию приапических богов — в славянской традиции это Ярило (Иванов, Топоров 1974: 212); эпитет «ярый» мог относиться и к описанию сексуального возбуждения; в этом значении он встречается в любовных заговорах: «терпи ее ярая кровь, ярая плоть» (Майков 1869: 17—18). Не менее выразительно и содержание загадки: «Выбежал Ярил-ко из-за печного столба, зачал бабу ярить, только палка стучит (помело)» (Кругляшова 1968: 141). Современные авторы видят в упоминании Ярилки наследие древних представлений о божестве Яриле (Иванов, Топоров 1974: 213). Это одно из проявлений неоднократно отмечавшегося архаизма русского фольклора, сохраняющего многие элементы языческих верований, включая и матерное сквернословие, в котором усматривают выражение идеи священного брака, дарующего плодородие земле (Успенс-кий 1981: 45 — 53; 1983: 45), и русский эпос, наиболее популярный герой которого — Илья Муромец — обнаруживает сходство с языческим громовиком Перуном (Иванов, Топоров 1974: 165). Возможно, изображение Хотена Блудовича в качестве сидящего на коне удалого молодца с копьем в руках не случайно напоминает известные описания «молодого Ярилы» и заменившего его позднее в народных верованиях Георгия-Юрия (Иванов, Топоров 1974: 181 — 182). Русский Эрот — Хотен Блудович уже самим своим именем соответствовал характеру бога плодородия, который покровительствовал праздникам молодежи. Хотен мог представлять Ярилу на более низком уровне восточнославянской мифологии — подобная ситуация типична (Иванов, Топоров 1974: 180). Решающими были, однако, не преемственность с древними верованиями, но общие черты языческого миропредставления, запечатлевшегося в двоеверном народном христианстве — полное принятие всего того, что относится к чувственности и сексу. Древний языческий свадебный обряд славян включал в себя столь выразительные обычаи, как почитание фаллоса — «срамоты» и ритуальное сквернословие (Аничков 1914: 374 — 375; 385); в позднейшие времена свадьба неизменно сопровождалась непристойными песнями, разного рода Двусмысленными, а зачастую и вполне недвусмысленными шутками (Варганова 1979: 3 — 11). Даже в конце XIX века, когда обычай требовал от девушки сохранения невинности, в общепринятое поведение деревенской молодежи входили весьма вольные игры, объятия, ласки, поцелуи, совместные ночевки; «•..неискусные в игре или недотроги презирались не только пар-^Нями, но и девичьей группой, награждались обидными прозвищами... в краиних случаях изгонялись из молодежной среды, что грозило им статусом “старой девы”. В свою очередь, и девушки сторонились парней, которые не обладали ухарской, разбитной манерой ухаживания...» (Бернпггам 1991: 252).