Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России

Если копье Хотена напоминает о метафорах фаллоса, то золото или предметы из золота часто обозначают женский половой орган или матку. Помимо всего прочего, этим объясняется название романа «Цветы сливы в золотой вазе», имеющее символическое эротическое значение (Манухин 1986, 2: 11 — 13). В некоторых русских диалектах слово «золотник» обозначает матку или женскую утробу (Успенский 1982: 150 — 151; Никифоров 1929: 126; Адрианова-Перетц 1935: 503 — 504), в загадках «золотая дыра» обозначает женский половой орган (Афанасьев 1865 — 1869: 467). В древнейшем известном русском эротическом сочинении «Сказание о молодце и девице» (XVII в.) описание любовного соития сталкивает символику копья и золота, что уже буквально напоминает текст былины о Хотене: «Сице рече младый отрок к прекрасной девице: “Душечка, еси ты, прекрасная девица, есть у тебя красное золото аравийское, да всадил бы я буланое копье”» (Срезневский 1906: 84f. Загадочная уникальность эпизода с копьем и золотом в составе русского эпоса объясняется тем, что он был заимствован из эротической песни.

* * *

Былина о Хотене не уникальна в своей соотнесенности с традицией эротического фольклора. Мы уже упоминали о символике «греха» в былине об Алеше и братьях Бродовичах. В былине о Ставре жена этого героя, выдающая себя при дворе князя Владимира за чужеземного посла, пытается открыться своему недогадливому мужу, напоминая об их семейной близости, при этом ее многозначительное иносказание сходно с приведенной выше метафорой копья и золота:

А ты не помнишь ли, Ставер да сын Годинович,

А мы с тобой свайкой поигрывали.

А мое было колечко золоченое,

Твоя-то была сваечка серебряна,

Ты туда попадывал всегды, всегды,

А я туда попадывал всегды, всегды

(Гильфердинг 1949 — 1951, 1: 189).

Особенностью былины о Хотене является то, что приводящиеся в ней эротические метафоры не осознавались в этом значении слушателями. В то же время идеальное соответствие такого забытого смысла характеру имен Хотена Блудовича и Чай-ны позволяет утверждать, что отмеченные метафоры принадлежали древней эротической песне о Хотене, которая была переосмыслена в былине. Само по себе это открытие можно было бы счесть пикантным курьезом, но за ним просматриваются и некоторые общие закономерности, особо характерные для новгородской традиции.

Подобно предполагаемому источнику былины о Хотене, откровенно непристойный характер имеет былина о госте Теренти-ще, рассказывающая об «излечении» неверной жены этого героя. Еще более любопытно сопоставление с былиной о Василии Бусла-евиче и новгородцах. Хотя в ней отсутствуют эротические намеки, содержание былины сходно с историей Хотена общей соотнесенностью с миром праздника. Былина описывает кулачный бой, в котором Василий Буслаевич победил «новгородских мужиков». Кулачные бои — любимое праздничное развлечение русской молодежи, близкое в этом отношении любовным играм. Помимо всего прочего, кулачные бои сопутствовали и празднику Ярилы — дню Ивана Купалы (Ефименко 1869: 85 — 86). Драки — универсальная особенность праздничного карнавального мира (Токарев 1989: 58, 64, 143, 149, 226, 303 — 304), как и любовные оргии, связаны с древней языческой обрядовостью (Ардзинба 1982: 80 — 81; Березкин 1983: 131 — 133) и в равной мере могут сохраняться после забвения соответствующих верований. Так же как любовные приключения, описания драк и избиений — одна из популярнейших тем фольклора и литературы, порожденных карнавальным мироощущением; во многих случаях драки и любовные забавы объединены общими сюжетами. Например, в рассказе мажордома из «Кентерберийских рассказов» Чосера любовные приключения двух студентов в доме мельника завершаются тем, что пытающийся расправиться с ними хозяин дома получает сокрушительный удар по лбу, от которого падает без чувств (Чосер 1973: 135 — 147). Точно так же и в русской песне о старце Игре-ншце действие начинается похищением девушки, а завершается избиением людей, желающих помешать старцу пронести девушку в монастырь. Не случайно и драчун Василий Буслаевич в былине о паломничестве в Иерусалим проявляет склонность к непристойным шуткам эротического характера — это общий стиль поведения.

Кулачный бой — тема явно не эпическая, очевидно, она была «присвоена» былинным эпосом, первоначально же рассказ о кулачном бойце являлся достоянием карнавального фольклора. В отличие от истории Хотена, «карнавальная» основа которой «уведена» в глубь текста, в былине о Василии Буслаевиче такая преемственность явно ощутима. Василий описывается как буйный забияка, склонный к выпивке; описание его подвигов содержит комические эпизоды, в которых явно пародируются идеалы высокой героической традиции (Мороз 1992: 170 — 181).