Пушкарева - «А се грехи злые, смертные…». Русская семейная и сексуальная культура. Книга 1

Киргизы, убежденные, фанатические родовики, умеющие считаться родством до сорокового колена и презирающие человека как «отступника», если он не умеет назвать своих семи предков, теперь очень опасаются кровосмешения и заключают браки по правилу: не ближе седьмого колена. Шариат допускает исключения, и они бывают даже до второго колена. Но эти послабления не одобряются народом, как «порча занга» (адата, обычного права). А еще недавно за любовную связь родича с родичкою ближе седьмого колена виновные изгонялись из общества. Степени родства и брачная в нем дозволенность разработаны киргизским «зангом» с взыскательнейшею тонкостью и точностью⁴⁵⁷. Словом, народ этот ушел от грубых эндогамических форм решительно и очень далеко. Однако легенды запомнили его эндогамическое происхождение.

Дочь хана Сагыма («Степной Мираж») и 40 ее прислужниц, купаясь в реке, отведали какой-то говорящей пены, которая наплыла на них, вопия: «Ты прав, да и я тоже прав». От этой волшебной пены все девицы забеременели, за что хан Сагым выгнал их в дикие горы. Здесь каждая из них родила двойни, получилось 40 сыновей и 40 дочерей, всего — 80 человек потомства. Эти дети, когда выросли, переженились между собою и дали начало народу, который от родоначальниц своих принял имя «киргиз», т. е. народ 40 девиц (кырк-кыз).

Киргизское дворянство (ак-суек^ «белая кость») ведет свое родословие от некой царевны, оплодотворенной солнечным лучом. За необъяснимую беременность царь-отец приказал утопить царевну, но ее спас и взял в жены охотник по имени Дом-пол. От луча царевна родила первоначальника царственных степных династий Чингисхана. А от Домпола — четырех сыновей, от которых в свою очередь произошли тюри (господа) белой кости. Тюри до времени русского владычества роднились только между собою. Настоящими порами (нагз тюря) считаются только те, у кого и отец, и мать были от белой кости, т. е. принадлежали к потомству Домпола. Женщина белой кости, вышедшая за чернокостного (кара суек), лишалась своих сословных преимуществ и подвергалась проклятию⁴⁵⁸.

В обеих легендах, особенно в первой, явственно слышна память о матриархатном первобыте.

У мордвы браки ближайших кровных родственников — не легендарное, а живое воспоминание вчерашнего дня. «Предки наши не видели худа в том, чтобы брат женился на сестре», — говорят эрзи Сергачского уезда. У черемисов формального запрета на брак между братом и сестрою нет и по сие время. Когда Смирнов задал язычнику-черемису вопрос: «Позволено ли жениться на сестре?» — «Конечно, — отвечал тот, — только это больше не в обычае».

Финно-тюркский род любил свой эндогамический строй и хранил его долго и крепко. Настолько, что, когда эксогамический порядок восторжествовал и эндогамия стала гонимым неприличием, мордовские родовики-консерваторы пытались удержать ее в обычае путем наивно измышленных фикций. Замечательная песня в «Образцах мордовской народной словесности»⁴⁵⁹ рассказывает, как красавица «Уля, Уля, Улюшка в сочельник белье в реке мочила, в Рождество полоскала». Возвратясь к дому, нашла ворота на запоре. Просит мать отворить, потому что ознобила руки, а пуще ноги. Мать отвечает: «Назови меня не матерью, которая тебя вскормила, а свекровью — тогда отворю». С тою же просьбою озябшая Уля обращается к отцу, старшему брату, его жене, но получает ответы: «Назови меня свекром, деверем, золовкою — тогда отворю». Наконец очередь доходит до младшего брата. Его Уля умоляет с особою нежностью. А он: «Назови меня своим милым мужем, тогда отворю, тогда позволю тебе войти».

Ясно, что род решил выдать Улю за родного брата. Но почему озябшую Улю держат пред запертыми воротами родового гнезда? Ответ дает записанный Смирновым рассказ симбирского сельского учителя Дубенского. На его памяти одна семья из племени эрзи ни за что не хотела выпустить из рода девушку, очень пригожую собой, добронравную и работящую. Отец с матерью решили выдать ее за родного брата. Но так как времена обычности подобных браков уже давно отошли в область преданий, то предварительно была разыгрына комедия как бы отчуждения девушки от рода. Отравили братнюю невесту гостить к родным, а когда она возвратилась домой, то приняли ее как чужачку и затем сыграли-таки свадьбу, достойную «твердей» Соловья-Раз-бойника и бухтарминских «каменщиков». Несомненно, подобный же обряд фиктивного отчуждения совершают Уля и родичи ее, перекликаясь через запертые ворота спором, в котором кровное родство требует, чтобы она отныне считала его за свойство.